Роман женщины
Шрифт:
Мари, заметя это, готова была упасть в обморок.
— Что с тобою, дитя мое? — спросила подошедшая к ней Марианна.
— Посмотри, — могла только проговорить Мари, указывая на графа.
И обе стали прислушиваться.
— Ну что? Ты ничего не слышишь, Марианна?
— Нет, — отвечала та.
— Не дышит? — проговорила Мари, падая в кресло.
Марианна угадала истину.
— Не отчаивайся еще, дитя моя! — сказала старуха. — Быть может, мы обманываемся обе. — И она хотела подойти к больному.
— Нет! Не надо! — сказала Мари. —
Марианна исполнила ее приказание.
— Я три раза звала тебя, Марианна!
— Я истомилась и потому спала крепко. Прости меня.
— Добрая Марианна!
— Граф тоже спит, быть может, дитя мое; ты знаешь, ведь сказал доктор…
— Да! Но я знаю, что Бог проклял меня!
— О, не теряй надежды.
— Муж! Отец!.. Господи! — сказала Мари, ломая руки.
Через полчаса томительного ожидания вошел доктор.
Холодная дрожь пробежала по жилам обеих женщин, доктор мог принести с собою и отчаяние и радость.
— Что случилось? — спросил доктор.
— Ничего, быть может, — отвечала Мари, идя навстречу доктору и поддерживая себя невероятной надеждой.
— Я посмотрю, — сказал доктор. — Пожалуйста, выйдите отсюда, сударыня! — продолжал он, обращаясь к г-же де Брион и знаком оставляя Марианну; дрожа всем телом, Мари вышла в соседнюю комнату и там упала перед распятием.
— Она сильно любит отца? — спросил доктор Марианну.
— Более жизни, — отвечала та.
— В таком случае надо бы удалить ее.
— Разве нет надежды?
— Граф д’Ерми скончался!
При этих словах Марианна печально опустила голову.
— Так прощайте же, — продолжал доктор. — Присутствие врача теперь лишнее, надо прибегнуть к священнику.
И доктор, на которого Мари возлагала все надежды, поспешно вышел.
Марианна в слезах опустилась на колени перед трупом отца Мари, не смея сообщить ей эту страшную весть. Наконец она пошла к своей госпоже, но, растворив двери и увидев ее распростертой на коленях и полуживой от ужаса, она остановилась.
— Ну что? — проговорила слабым голосом Мари, заметив ее присутствие.
— Будь тверда, дочь моя! — отвечала Марианна.
— Он умер, да? — спрашивала Мари, бледнея, но спокойным голосом.
Марианна опустила голову и молчала.
— Где ж этот Бог, прощающий молящих его? — проговорила г-жа де Брион, опускаясь на стул.
— Остановись, дитя мое! — возразила Марианна. — Пусть душа твоего отца идет к Творцу, сопровождаемая молитвою — а не укором.
— Добрая Марианна, покинь меня.
— Тебя покинуть, дитя?
— Да, ты видишь, я приношу несчастье всем, кто меня любит, всему — что меня касается, всему — к чему я приближаюсь. Вот две могилы, вырытые мной в продолжение одной недели. Дай же мне одной вырыть такую же себе, где-нибудь на краю света, в углу, забытом людьми и Богом.
— Разве ничего не остается тебе на земле?
— Ничего! — отвечала Мари, потупив глаза.
— Как ничего? — возразила старушка. — А дочь?
— Да, дочь…
— Муж твой, умирая; поручил ее тебе. И ты должна свято исполнить этот долг — как его последнюю волю.
— Ты думаешь, что небо остановит гнев свой? Ты думаешь, что ребенок не последует за своим отцом и за моим? Ты думаешь, что она встретит меня с улыбкой?.. Нет, нет, Марианна! Дочь моя умерла, как они, и я хочу умереть…
— Полно, Мари, будь мужественна, дитя мое!
— А разве я теряла мужество? Можно ли было страдать с большею покорностью судьбе? После смерти матери разве я роптала на Бога за посланное мне наказание? Разве я переставала молиться ему?.. Когда застрелился муж — я не произнесла тогда ни одного слова в упрек судьбе! И эту ночь, окруженная всеми ужасами, возле умирающего отца, разве я не умоляла небо?.. И после этого ты советуешь мне быть мужественной! Нет, Марианна, после перенесенных мною страданий, после потери всех надежд — не нужно мужества, чтоб умереть.
— Умереть, дочь моя! Умереть, не умилостив Бога, — значит, обречь себя на вечную муку и в той жизни. Творец не прощает самоубийц, потому что это единственное преступление, в котором преступник не может каяться. Живи же для дочери, живи для себя самой, и Господь, на которого ты ропщешь теперь, быть может, пошлет тебе впоследствии успокоение. Ты переносишь только третье горе, дитя мое, тогда как Спаситель прошел двенадцать, пока дошел до своей крестной смерти. Верь мне, Мари, не проклинай небес, а помни, что есть на земле и большие преступления и большие несчастья.
— Да, я не должна роптать, — сказала Мари, взяв с чувством руку Марианны, — да, не должна. Если судьба лишила меня матери, то взамен послала мне тебя; если она отняла у меня мужа и отца, то оставила мне дочь, которая, может быть, будет моим ходатаем и надеждой. Спасибо же тебе за добрые слова, Марианна, и за утешение, которое ты одна стараешься дать моему сердцу.
И, сказав это, Мари бросилась в объятия старухи.
— Приказывай, что мне делать, Марианна, — сказала потом г-жа де Брион. — Я хочу повиноваться тебе: у меня остались еще силы, чтобы действовать; но нет их, чтобы управлять своими поступками.
— Уедем отсюда скорее.
— Уехать? А отец?..
— К чему раздирать еще душу печальной картиной погребения? Вдали, как и вблизи, ты будешь молиться за него одинаково, и Бог отовсюду услышит молитву. Поедем в Париж, в Отэйль, за твоей дочерью. Возьмем ее, вернемся сюда, и тот же Бог, видя твое раскаяние, простит тебя. Люди тоже перестанут корить тебя со временем; и так все пройдет, дитя мое, верь мне! Смотри, уже день: видишь — как чисто небо, как светло солнце, как свежо и радостно утро! Послушай, как щебечут птички, и подумай, может ли создавший все это наказывать свои создания вечной мукой? Надейся же, дитя мое: страданиями и молитвами ты приобрела это право. Ночь царствовала в душе твоей; но, смотри, какой светлый, полный блеска день наступает после мрачной ночи.