Роман

Сорокин Владимир Георгиевич

Роман замер, поражённый величием и красотой.

Лёгкий ветерок шевелил вечнозелёные кроны, шуршал по стволам отслаивающейся корой. Он доносил до Романа запах хвои – такой терпкий и будоражащий.

За три года бор нисколько не изменился, как и положено всему великому, – сосны не стали выше и не поредели, всё осталось на своём месте.

“Какое чудо, – думал Роман, стараясь охватить единым взглядом живую стену. – Лес вечен, как сама жизнь. И, как жизнь, прекрасен. Но как странно отчуждён он от человека, как далёк он от него в своей самости! Он существует сам

по себе и живёт своей особой жизнью, в которую мы можем вмешиваться со своими топорами, пилами и огнём, но с которой мы не можем слиться, соединиться, поиметь родство. Она так или иначе проходит мимо, не даётся в наши грубые руки. Мы идём по лесу, а он стоит, не обращая на нас внимания. Мы любуемся его красотою, а он не видит нас. Мы кричим, а он молчит, возвращая нам наши голоса многократным эхом. Ему ничего не нужно от нас. Он свободен. Как это прекрасно…”

Роман тронул упругие бока Орлика пятками сапог, конь пошёл быстрым шагом, и они оказались среди сосен. Сразу стало прохладней, дорога наполнилась талой водой, и чем дальше въезжал Роман в лес, тем чаще мелькали внизу меж стволов белые пятна нерастаявшего снега. Солнце скользило по могучим стволам, играло в лужах. В вышине перекликались редкие птицы.

Роман стегнул Орлика стеком, и тот поскакал дальше по дороге, тянущейся через бор ровною полосой. Сосны неохотно расступались, пропуская её.

Роман захотел побыстрей добраться до “креста” – пересечения двух дорог, места, которое он так любил.

“Как чудно, что можно наконец увидеть то, о чём помнилось все эти годы, – мелькало в его голове. – Как прекрасно, что всё это существует помимо меня… ”

Орлик нёсся галопом, разбрызгивая воду. Мелькнула знакомая груда валунов. От неё было совсем недалеко до “креста”. Вдали по правую сторону дороги стал вырастать силуэт огромного камня, прозванного в семье Воспенниковых “слоном”. “Слон” лежал возле “креста”.

Вдруг из-за него выехали двое конных. Роман натянул повод, переведя Орлика на рысь и, всматриваясь, подъехал. Люди на лошадях смотрели на Романа. Одним из них был незнакомый молодой человек в жокейской фуражке, другим… другой была… Зоя.

“Не может быть!” – содрогнулся Роман, придерживая повод и переводя Орлика на шаг.

– Да это же Роман! – громко произнесла Зоя своим звонким неповторимым голосом, и Роман убедился, что это действительно она.

Он остановил Орлика.

В пяти шагах на каурой лошади сидела Зоя – молодая, ослепительно красивая, в чёрном бархатном платье с серыми каракулевыми обшлагами и стоячим каракулевым воротником. Голову её покрывала небольшая чёрная амазонка.

Её маленькие руки, затянутые в чёрные шёлковые перчатки, небрежно держали повод и стек – тот самый, из светлой кожи, с самшитовой рукоятью.

– Здравствуйте, Зоя Петровна, – проговорил Роман, глядя в её чёрные быстрые глаза.

– Здравствуйте, здравствуйте! – весело и звонко повторила она. – Я вас долго узнать не могла. Вижу, кто-то скачет, согпше un chevalier galant. Прямо страшно стало! Мы с Олегом Ильичом перепугались, за камень спрятались… Кстати, познакомьтесь, пожалуйста, Роман

Алексеевич, это Олег Ильич Воеводин, наш большой друг.

– Очень рад, – проговорил Роман, переводя взгляд на спутника Зои и кивнув головой.

Молодой человек, учтиво улыбаясь, сделал то же самое. На вид ему было лет двадцать пять. Он был приятной наружности. Под жокейской фуражкой у него оказались курчавые белокурые волосы, лицо его с округлым подбородком, ямочками на белых щеках и маленьким круглым носом напомнило Роману тициановского Купидона.

Он только что заметил, что Воеводин облачён в коричневый полосатый жокейский костюм на английский манер. Руки в серых перчатках сжимали чёрный, длиннее обычного, стек.

– Как хорошо, что вы здесь, – проговорила Зоя, поворачивая свою лошадь на дорогу и приглашая мужчин следовать за собой. – А то мы с Олегом Ильичом уже успели умереть со скуки. Nous, pauvres russes, sommes nes dans le plus ennuyeux des pays.

– А вы… давно приехали? – Роман всеми силами старался побороть охватившее его волнение.

– Вчера вечером. Здесь по ночам ещё так холодно! Представьте себе, утром, когда Настасья топила печь, я сидела рядом и грела руки.

– Это нетрудно представить, – с улыбкой проговорил Воеводин, и они с Зоей засмеялись.

Лошади шли шагом, Зоя ехала в центре, мужчины держались по бокам.

– Я рассказывала Олегу Ильичу про вас, – говорила Зоя, вполоборота глядя на Романа, – но никак не думала, что вас можно здесь встретить. Сейчас, весною.

– Mais pourquoi pas? – спросил он.

– Parce que cela contredit votre image de dachnik.

– Vous me voulez dire que pour vous j’ai ete toujours un dachnik? – Роман резко дёрнул повод влево.

– Pas toujours! – нервно рассмеялась она.

– Et quelles sont les circonstances qui vous ont obliges a venir ici a cette epoque de Гаппёе?

– Ce serait trop difficile a vous expliquer. – Она снова нервно рассмеялась, поигрывая стеком.

– Trop difficile? – переспросил Роман, уклоняясь от молодой сосновой ветки.

– Trop difficile! – звонко откликнулась она и вдруг неожиданно резко ударила стеком по лошадиной шее.

Всхрапнув, лошадь рванулась вперёд, Зоя, грациозно изогнувшись в седле, махнула стеком у себя над головой, срезав молоденькую веточку.

– Ай да Зоя Петровна! – выдохнул от неожиданности Воеводин, и Роман удивился поразительному несоответствию глухого басовитого голоса этого человека и его купидоноподобной внешности.

Они хлестнули своих лошадей и пустились за Зоей.

Рой мыслей и чувств, как всегда бывало во время быстрой езды, охватил Романа, но это был какой-то бурный, клокочущий и поэтому нечленораздельный поток, в котором выделить что-либо было невозможно. Роман нёсся словно через пургу или сквозь раскалённые крутящиеся вихри, нёсся, видя впереди всё туже чёрную, влитую в седло фигуру.

Воеводин не отставал от него.

Краем глаза Роман заметил, что тот по-жокейски высоко привстал в стременах, вцепившись одной рукой в поводья, а другую – со стеком – на отлёте вытянув назад.