Роман
Шрифт:
Татьяна быстро присела на корточки и, обняв медвежонка, поцеловала его. Роман тоже опустился рядом с ней на колени.
А она, словно девочка, обнимала смешно ворчащего медвежонка, шепча ему что-то детское, давно забытое Романом, отчего любовь и умиление переполняли его сердце, и он смотрел и смотрел на неё. Вдруг, оглянувшись на Романа, она смутилась и, словно девочка, бросилась к нему на грудь. Он обнял её и замер, благоговейно ощущая всю прелесть и чистоту этого существа.
Медвежонок ворочался рядом, тыкаясь в их руки
– Я нашёл тебя! – прошептал Роман в её гладкие русые волосы. – Какое это чудо, что я нашёл тебя.
Она молча улыбалась, прижавшись к нему.
Смеркалось. В гостиной становилось всё темнее.
– Знаешь, мне немного страшно, – произнесла Татьяна.
– Отчего?
– Мне кажется, что это сон. Добрый, добрый сон. Я так давно хотела его увидеть, и вот теперь он пришёл, и я… я боюсь, что он вдруг кончится и я проснусь.
– Я тоже думал об этом. – Роман крепче обнял, прижался щекою к её голове. – Нет, нет. Это не сон. Мы все живые, мы можем умереть, можем жить. Вот эта комната, этот милый мишка, этот лес – это всё живое, и я верю, что это не сон. Хотя это так чудесно, что можно поверить, что всё нам приснилось. Но я не верю.
– А я не хочу просыпаться.
Дверь открылась, и на пороге показался Куницын.
– Почему темно? Дети мои, где вы? – спросил он, входя.
Роман и Татьяна встали.
– Как вы можете без света? Сегодня надо много света, везде должен быть свет!
Он подошёл к большой керосиновой лампе, висящей над потолком, и, чиркнув спичкой, зажёг ее. Фитиль ярко загорелся, от белого плафона потёк мягкий свет, осветивший Куницына.
Лесничий стоял в мундире полковника. Лицо его было торжественно, волосы и усы были гладко причёсаны, в левой руке он сжимал белые перчатки. Подойдя к молодым, он коснулся ладонями их плеч:
– Дети мои! Сегодня – день вашей помолвки, день святой и славный. У меня никого нет ближе вас, нет, не было и не будет. Я хочу, чтобы мы отпраздновали этот день, это славное событие. Роман, честный мой, добрый Роман! Отныне я буду любить тебя как сына. Во всём ты можешь положиться на меня, во всём! Я сейчас же пошлю за Антоном Петровичем и Лидией Константиновной, мы все будем радоваться вашему счастью. Все!
Голос его, бывший некогда тяжёлым и жёстким, теперь звучал мягко, порывисто и как-то по-стариковски трогательно.
– Танюша, дитя моё! – Он обнял Татьяну и поцеловал в лоб. – Понимаешь ли ты, что произошло сейчас?
– Да, папа, да! – радостно и тихо ответила Татьяна и, обняв его, прижалась к его груди.
– Как я рад за тебя, дитя моё, как рад, – повторял Куницын, гладя её голову. – Я глупец. Я старый упрямый глупец. Прости меня. Но теперь я другой, я многое понял, многое. О, дети мои, до старости жизнь учит нас, и слава Богу, слава Богу!
Голос его задрожал, и чтобы не расплакаться, он, отстранившись от Татьяны, взмахнул перчаткой:
– Праздник! Сегодня праздник! Мы будем праздновать, все, все будут праздновать вашу радость!
Подбежав к двери, он распахнул её и закричал:
– Поля! Гаша! Гаврила! Огня! Огня сюда! Все сюда!
И вскоре всё ожило, задвигалось в доме лесничего, во всех комнатах стали зажигаться свечи и лампы, в гостиной сдвигалась в сторону мебель, спешно накрывался стол; Гаврила проворно закладывал коляску, чтобы немедля ехать за Воспенниковыми, Гаша и Поля, каких-нибудь десять минут назад собиравшиеся тихо отойти ко сну, носились по дому, исполняя волю своего хозяина.
А он, поскрипывая сапогами, держась, как подобает настоящему офицеру, ходил по залитым светом комнатам, отдавая властные приказы, в которых чувствовалась не столько воля, сколько радость и возбуждение.
– Сдвинуть всё! Стол на середину! – командовал он. – Цветов, цветов во все вазы! Гаша! Ещё канделябр на комод! Чтоб свет был везде! Больше свету! Как можно больше!
И вскоре гостиная наполнилась светом, цветами, а длинный стол – простыми сельскими яствами, распространившими вокруг пряный аромат.
– Поля! Неси водку мою лимонную! Давай наливки! Бочонок рома тащи из погреба, пунша подожжём! – выкрикивал Адам Ильич, прохаживаясь по гостиной. – Несите всё, ничего не жаль!
И крепкотельные пухлорукие Поля с Гашей ничего не жалели, снуя челноками между кухней, погребом и гостиной. Роман и Татьяна стояли, взявшись за руки и радостно глядя на происходящее. Молодые лица их дышали любовью ко всему окружающему, а глаза сияли так, как уготовано им сиять лишь накануне свадьбы.
Вдруг в раскрытую дверь, ко всеобщему удивлению, шагнул Гаврила и, как всегда оробев, доложил, что Воспенниковы уже здесь.
Весть эта привела всех в ещё большее удивление.
– Так скоро?! – радостно развёл руками Адам Ильич.
Из сбивчивого бурчания Гаврилы стало ясно, что едва он отправился в Крутой Яр, как встретил экипаж Воспенниковых, ехавший к лесничему в поисках Романа, так внезапно исчезнувшего из дома о. Агафона. В экипаже находились тётушка, дядя и Красновский.
Через минуту все трое вошли в ярко освещённую, празднично убранную гостиную и остановились в изумлении.
– Здравствуйте, друзья мои! – взволнованно произнёс Куницын, подходя к ним. – Здравствуйте и радуйтесь!
– Здравствуйте, – осторожно ответила тётушка, глядя на парадно одетого Куницына и машинально подавая ему руку.
– Мы, кажется, невовремя, Адам Ильич? – пробормотал Антон Петрович, щурясь на свет.
– Вовремя! Как нельзя вовремя! – Куницын поцеловал тётушкину руку. – Как хорошо, что вы здесь! Сейчас вам предстоит многое, очень многое!
В этот момент дядюшка и тётушка одновременно заметили Романа и Татьяну, стоящих у стены и держащихся за руки. Красновский, с вожделением озиравший накрытый стол, тоже перевёл взгляд на молодых.