Роман
Шрифт:
– И что же вам помешало? – спросила Лидия Константиновна, пригубливая рислинг из узкого бокала.
– Помешала мне женщина, – произнёс Николай Иванович со слегка виноватой улыбкой.
Все заулыбались.
– Да, женщина, в которую я влюбился.
– И вам стало страшно? – спросила тётушка.
– Позднее, позднее. А поначалу было чудесно. Моя любовная горячка длилась без малого месяц и пришлась как раз на время летних каникул. Месяц пролетел как один день, всё было так замечательно, так ново. Я ведь ни разу до этого не влюблялся…
–
– В студенческие годы я учился, не поднимая головы, попросту говоря, ничего не видел, кроме учебников да заспиртованных лягушек… Но я отвлёкся. Месяц прошёл. Бодрый, полный сил и надежд, я, как вы понимаете, вернулся в университет, и вот тут-то и началось самое страшное. Я вдруг почувствовал, что моя абсолютная вера в Науку поколеблена и по моим былым убеждениям пролегла этакая узенькая трещинка. А в неё, в эту трещинку, лезет всякая всячина самым бессовестным образом. И что самое страшное – лезет не спросясь, помимо моей воли! Если раньше я был уверен во всём, то после моей любовной истории уверенность стала не столь абсолютной. Этот случай напугал меня на всю жизнь. Каждый раз, когда рядом оказывалась женщина, способная мне понравиться, я испытывал священный ужас. И дело тут было вовсе не в страхе за биологию, за мою карьеру. Я, друзья мои, боялся того изначального хаоса, который привнесла в моё сознание женщина. И все последующие десятилетия я тщательно заделывал ту самую трещину. И я заделал, зацементировал, заштукатурил. Но.
Он внимательно посмотрел на молодых и сказал:
– Но сейчас я не против этой трещины. Даже более. Я впервые, пожалуй, жалею, что я заделывал её все эти годы!
– Браво! – воскликнула тётушка. – Браво, Николай Иванович!
– Да. Я впервые увидел… – он задумался на мгновение, – … любовь. Признаться, я недолюбливаю это слово. Оно обтрёпано и опошлено человечеством. Но сегодня я увидел Любовь. И в этом помогли мне Татьяна Александровна и Роман Алексеевич. Раньше каждый раз, когда я видел жениха и невесту, готовящихся вступить в брак, меня охватывал страх. Всё тот же хорошо знакомый, пережитый мной доподлинно. Теперь же я… совершенно не боюсь.
Он рассмеялся, и за столом тоже засмеялись.
– Более того, – продолжал Николай Иванович с оживлением, – я, пожалуй, рискнул бы оказаться в положении Романа Алексеевича!
Все громко засмеялись.
– То есть – стать Таниным женихом? – спросил хохочущий Антон Петрович. – А-ха-ха! Ай да Рукавитинов! Седина в бороду и бес – в ребро! Ха-ха-ха!
Роман и Татьяна тоже смеялись.
– Да нет же… вы меня не поняли, – улыбался Рукавитинов, – я же не в прямом смысле, а косвенно…
– Косвенно. А-ха-ха-ха! – откинулся назад Антон Петрович, хохоча так, что отдавалось в неблизком ельнике.
– Николай Иванович, какой вы молодец! – восклицала тётушка, вставая так, что стул опрокинулся, и с бокалом в руке направляясь к Рукавитинову. – Вы сказали так прелестно, так трогательно, и за это позвольте…
Она подошла к нему и поцеловала.
– Браво, Лида! – зааплодировал, вставая, Антон Петрович.
– Браво, браво! – закричал Красновский, тоже аплодируя.
– Друзья, но дайте же ему закончить! – вступилась Красновская.
– А что заканчивать, заканчивать-то нечего… – бормотал Клюгин, средь общего шума наливая себе вина.
Несколько смутившись от тётушкиного поцелуя, Рукавитинов поднял бокал.
– Тихо, друзья! Silence, mes amis! – махнула рукой Красновская.
– Как славно, как всё славно! – повторял Куницын.
– Вот они, крутояровские сюрпризы! – тряс головой Антон Петрович, простирая руки над столом. – Пою тебе, бог Гимене-е-ей!
– Антоша, немедленно прекрати! – потянула его за рукав тётушка. – Мы все слушаем Николая Ивановича. Все!
– Silence! Je vous en prie! – требовала Красновская.
Наконец, когда относительная тишина установилась, Рукавитинов сказал, поднимая бокал:
– Позвольте мне провозгласить тост за счастье молодых.
– И за ваше избавление от фобий! – резко вставил Клюгин.
Все засмеялись и потянулись бокалами к Рукавитинову.
Роман подошёл к Николаю Ивановичу и, глядя в его мягкие глаза, сказал:
– Я люблю вас, Николай Иванович.
Рукавитинов обнял его левой рукой и поцеловал, шепча:
– Счастья, счастья вам, голубчик… – Бокал его накренился, вино пролилось на стол.
Чокнувшись, они выпили.
– Эх, хорошо! – воскликнул Красновский, отерев губы салфеткой. – Кому невеста годится, для того и родится. Роман Алексеевич! Ну а когда же свадьбу думаете справлять?
Все посмотрели на Романа.
Роман поставил пустой бокал на угол стола, подошёл к Татьяне и взял ее за руку Она встала и посмотрела ему в глаза.
Мгновение они смотрели друг на друга, затем Роман произнёс:
– Наша свадьба будет завтра.
Всеобщее удивление было недолгим – через секунду все с ликованием приветствовали молодых.
– Отлично, Рома! Виват! – кричал Антон Петрович. – Сыграем, сыграем свадебку, да такую, что слух о ней пройдёт по всей Руси великой!
– Виват, виват! – вторил ему захмелевший Красновский. – Роман, душа моя! Все мои погреба – к твоим услугам. Для вашего с Танюшей счастья ничего не жаль! Urbi et orbi!
– Дети мои, дети мои! – возбуждённо разводил руками Куницын. – Завтра, конечно, завтра. А когда же! Непременно завтра!
– Завтра! Завтра! – хлопала тётушка в ладоши.
– То есть не завтра, а сегодня, – пробормотал Клюгин, глянув на небо, – скоро светать начнёт…
Все тоже посмотрели на небо. Оно уже побледнело, а на востоке над лесом подёрнулось нежно-розовой дымкой.
Роман оглянулся и понял, что короткая июльская ночь миновала, всё вокруг проступило, стало различимо в бледном предрассветном воздухе – луг, ельник, дуб на опушке, дорога к дальнему лесу, колодец, сад, дом лесничего, ставший за одну ночь для Романа родным.