Роман
Шрифт:
– Пишите письма, - бросил шутку Булгаков, уже находясь в полёте.
Растерянный Экзюпери посмотрел на рядом стоящую и мило улыбающуюся Натали Палей.
– Ну конечно, 35-ый год, кто я такой? Корреспондент какой-то французской газетёнки, - словно оправдывался Экзюпери, - а его пьесу.., э... "Белая гвардия" уже играли в Париже.
– Белая гвардия. Пари-иж, - нараспев задумчиво произнесла Натали Палей.
И в это время, сзади них, как-то боком, между огромных струн солнечной арфы протиснулась фигура мужчины, в шляпе и пальто с поднятым воротником.
– Я так и знал, - произнёс мужчина, глядя на Наталью Палей из-за поднятого воротника пальто, - вы и здесь уже с французиком.
– И видно было
– А, Эрих, - едва взглянув на него, отозвалась княгиня, словно они только вчера расстались, - я же вас предупреждала: если со мной рядом нет мужчины, значит его нет вовсе. Значит, я одна и свободна.
– И она захохотала легкомысленным смехом.
– Эрих Мария Ремарк, - как-то грубо произнесла Марлен Дитрих, подняв свои тяжёлые веки на явившегося мужчину, - Здесь так тепло и солнечно, что впору одевать пляжный костюм. А вы напялили на себя зимнее пальто. Хотите выглядеть парадоксальным?
– И эта тоже со своим французом, - брезгливо заметил названный Ремарк, имея в виду седовласого обаятельнейшего Жана Габена.
– Или вы до сих пор несёте на себе вину всей немецкой нации, как траур? Как это чёрное пальто?
– не успокаивалась Дитрих.
– Вы хотите поразить меня своей холодной безжалостностью, но это для меня уже не новость, как вы понимаете.
– Стараюсь соответствовать той, которую вы описали в "Триумфальной арке", - покачала бёдрами Марлен.
– Хочу спросить пока есть возможность, - заговорил обаятельный Жан Габен.
– Господин Ремарк, почему Гитлер приказал сжечь ваш роман "На Западе без перемен"? Ведь вы с ним воевали в одних окопах 1-ой мировой и оба солдатами.
133.
– Потому что он стал фюрером, а я писателем, - не задумываясь отвечал тот.
– Мне нужно было рассказать правду тех самых окоп, с их кровью, кусками разорванного человеческого мяса, грязью и вонью. А ему нужны были победные марши для бесконечных помпезных парадов. Это же ясно.
– За что мне нравится эта голова, - постучала Дитрих согнутыми пальчиками по лбу Габена, - что в ней не задерживается ничего лишнего.
– Не спеши, дорогая, - одним только взглядом остановил он Марлен, - я это к тому, что в 31-ом роман был выдвинут на Нобелевскую премию, но был отклонён Нобелевским комитетом. Так может быть, думаю я, если бы роман стал Нобелевским лауреатом в 31-ом, его не посмели бы жечь в 33-м. Или во всяком случае, большему числу граждан стали бы ясны истинные намерения их фюрера. А то они все твердят, что они не знали.
Жан Габен говорил на своём французском, своим завораживающим спокойным голосом, и словно в тон ему, оркестр Миллера заиграл медленную красивую мелодию из своего репертуара.
– Жа-а-ан, - интимно произнесла Дитрих, обвив его шею руками, и поведя его в медленный танец, - ты помнишь весну 43 года,.. Северную Африку?..
– Конечно, - ответил Габен, - она примчалась прямо в расположение нашей танковой дивизии, - обращался он почему-то ко всем, - и была уже одета в форму "Сражающейся Франции",.. но наши танки уже были на всех парах,.. и мы пошли в атаку.
– Да-а, - по прежнему интимно протянула Марлен, - я провела на фронтах три года. Целых три года. А когда вернулась в Голливуд,.. Голливуд меня забыл. С киношной карьерой было покончено.
– Но зато, Америка наградила тебя Медалью Свободы, Франция Орденом почётного легиона, - успокаивающе произнёс Габен, перехватив инициативу ведения танца.
– Конечно!
– вдруг громко воскликнула Марлен.
– Вот они, награды Марии Магдалены Дитрих!
И она так изящно и ловко открылась, что все увидели как сверкнули два ордена, с красно-голубыми лентами, на груди её бального платья.
А в голове Голицына, вдруг, возникла русская песня, которую пел задушевный
"Он пил солдат-слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
"Я шёл к тебе четыре года,
Я три державы покорил"!
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд.
А на груди его светилась
Медаль за город Будапешт".
И сдавило горло, и подкатили слёзы к глазам.
– Кстати, о парадоксах, - воспользовался паузой Ремарк, - роман, который жгли по приказу Гитлера, я писал на квартире безработной танцовщицы Лени Рифеншталь.
– Которая тоже оправдывалась, что ничего не знала..
– Я не оправдывалась, - раздался громкий голос, наступивший на незаконченную фразу Марлен Дитрих. И из водоворота солнечной плазмы вылетела, с брызгами, словно её выплюнула эта чавкающая плазма, Лени Рифеншталь.
– Я не оправдывалась, я отвечала на вопросы тех бесконечных комиссий и судов!
Встряхнула свою короткую причёску Рифеншталь, освобождаясь от огненных брызг.
134.
– Да, - продолжила она, - когда в сентябре 39 года, в Польше, я увидела как наши солдаты убивают простых жителей.., я тут же написала в соответствующую инстанцию Рейха. Но до этого я ничего подобного не подозревала. Гитлер всегда говорил о мире, о процветающем будущем Германии, и мы все видели как выправлялась немецкая нация, как становилась она на ноги. Да! Я с восторгом приняла предложение фюрера снять фильм о его партии. Идея была грандиозна и заманчива. А я была всего навсего режиссёром, и должна была снимать кино - это моё призвание. И я сделала это! Сделала вдохновенно и с полной отдачей творческих сил. И не мне ли рукоплескала Европа, вручая приз за лучший документальный фильм на Международном кинофестивале в Венеции 1935 года и золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1937 году?! Съели?! Смотрите не подавитесь. Ауфвидерзеен.
И она взмахнула своими упругими крылами, и с силой оттолкнувшись ими, взмыла вверх, преодолевая солнечную гравитацию, и улетела прочь.
Молчали все.
– Ну что, Галя, - еле слышно и словно поперхнувшись, заговорил Ростропович, обращаясь к Вишневской, - ты повидала своих блокадников на Меркурии?
– Да, - так же тихо отвечала Вишневская, - все они там горемычные. Повидала бабушку Дарью. Она сидела там, словно у той печки-буржуйки, у которой сидела последние дни свои, обессилевшая от голода и холода, пока платье на ней не загорелось. Посидела с ней. Попросила прощения за то, что чужие, больничные, люди похоронили её в общей могиле. А не я.
Она перевела дух, и в упор посмотрев на Ростроповича, заговорила, каким-то хриплым больным голосом: "Но другая картина поразила меня там. Дети похожие на маленьких ангелят. Они были в группках людей, которые молча, с болезненной улыбкой на лице, гладили друг друга по руке, как гладит робкий кавалер свою возлюбленную барышню. Это были съеденные и съевшие их блокадники Ленинграда". И она замолчала, низко опустив потяжелевшую голову.
И в этой тяжёлой, затянувшейся паузе, словно призрак, из солнечной пыли возникла стройная фигура мужчины, гордо несущего свою голову. Фигура стала перед Экзюпери, и строго заявила: "Позвольте представиться: лётчик Люфтваффе Хорст Рипперт, пилот эскадрильи "Ягдгруппе 200". Это я на своём истребителе "Мессершмитт Ме-109" сбил ваш самолёт-разведчик. Точнее ранил или убил пилота. Потому что, самолёт потерял управление, вошёл в воду на большой скорости практически вертикально, и в момент столкновения с водой взорвался. Позже я узнал, из штабного радиоперехвата, что пилотом самолёта был Антуан де Сент-Экзюпери. Я уже тогда был вашим читателем и поклонником. Но я стрелял по самолёту противника. Сожалею" - сделал он короткий кивок головой.