Романсеро
Шрифт:
Тем прекрасным тайным миром,
Тем великим откровеньем,
Что поэзией зовется.
И поэзии искусство -
Высший дар, святая мудрость -
Мастерство стихосложенья
Сердцу мальчика открылось.
Иегуда бен Галеви
Стал не только мудрый книжник,
Но и мастер песнопенья,
Но и первый из поэтов.
Да, он дивным был поэтом,
Был звездой своей эпохи,
Солнцем своего народа -
И огромным, чудотворным,
Огненным
Он пред караваном скорби,
Пред Израилем-страдальцем,
Шел пустынями изгнанья.
Песнь его была правдива,
И чиста, и непорочна,
Как душа его; всевышний,
Сотворив такую душу,
Сам доволен был собою,
И прекраснейшую душу
Радостно поцеловал он,-
И трепещет тихий отзвук
Поцелуя в каждой песне,
В каждом слове песнотворца,
Посвященного с рожденья
Божьей милостью в поэты.
Ведь в поэзии, как в жизни,
Эта милость -- высший дар!
Кто снискал ее -- не может
Ни в стихах грешить, ни в прозе.
Называем мы такого
Божьей милостью поэта
Гением; он в царстве духа
Абсолютный самодержец,
Он дает ответ лишь богу,
Не народу, -- ведь в искусстве
Нас народ, как в жизни, может
Лишь казнить, но не судить.
2
"Так на реках вавилонских
Мы рыдали, наши арфы
Прислонив к плакучим ивам",-
Помнишь песню древних дней?
Помнишь -- старое сказанье
Стонет, плачется уныло,
Ноет, словно суп в кастрюльке,
Что кипит на очаге!
Сотни лет во мне клокочет,
Скорбь во мне кипит! А время
Лижет рану, словно пес,
Иову лизавший язвы.
За слюну спасибо, пес,
Но она лишь охлаждает,
Исцелить меня могла бы
Смерть,--но я, увы, бессмертен!
Год приходит, год проходит!
Деловито ходит шпулька
На станке, -- а что он ткет,
Ни единый ткач не знает.
Год приходит, год проходит,-
Человеческие слезы
Льются, капают на землю,-
И земля сосет их жадно.
Ах, как бешено кипит!
Скачет крышка!.. Слава мужу,
Чья рука твоих младенцев
Головой швырнет о камень.
Слава господу! Все тише
Котелок клокочет. Смолк.
Мой угрюмый сплин проходит,
Западно-восточный сплин.
Ну, и мой конек крылатый
Ржет бодрее, отряхает
Злой ночной кошмар и, мнится,
Молвит умными глазами:
"Что ж, опять летим в Толедо,
К маленькому талмудисту,
Что великим стал поэтом,-
К Иегуде бен Галеви?"
Да, поэт он был великий -
Самодержец в мире грезы,
Властелин над царством духов,
Божьей милостью поэт.
Он в священные сирвенты,
Мадригалы и терцины,
Канцонетты и газеллы
Влил огонь души, согретой
Светлым поцелуем бога!
Да, поистине был равен
Этот трубадур великий
Несравненным песнотворцам
Руссилъона и Прованса,
Пуату и прочих славных
Померанцевых владений
Царства христиан галантных.
Царства христиан галантных
Померанцевые земли!
Их цветеньем, блеском, звоном
Скрашен мрак воспоминаний!
Чудный соловьиный мир!
Вместо истинного бога -
Ложный бог любви да музы,-
Вот кому тогда молились!
Розами венчая плеши,
Клирики псалмы там пели
На веселом лангедоке,
А мирянин, знатный рыцарь,
На коне гарцуя гордо
В стихотворных выкрутасах
Славил даму, чьим красотам
Радостно служил он сердцем.
Нет любви без дамы сердца!
Ну, а уж певец любви -
Миннезингер, -- тот без дамы
Что без масла бутерброд!
И герой, воспетый нами,
Иегуда бен Галеви,
Увлечен был дамой сердца -
Но совсем особой дамой.
Не Лаурой, чьи глаза,
Эти смертные светила,
На страстной зажгли во храме
Знаменитейший пожар,
Не нарядной герцогиней
В блеске юности прекрасной,
Королевою турниров,
Присуждавшей храбрым лавры,
Не постельной казуисткой,
Поцелуйным крючкотвором,
Докторолухом, ученым
В академиях любви,-
Нет, возлюбленная рабби
В жалкой нищете томилась,
В лютой скорби разрушенья
И звалась: Иерусалим.
С юных лет в ней воплотилась
Вся его любовь и вера,
Приводило душу в трепет
Слово "Иерусалим".
Весь пунцовый от волненья,
Замирая, слушал мальчик
Пилигрима, что в Толедо
Прибыл из восточных стран
И рассказывал, как древний
Город стал пустыней дикой,-
Город, где в песке доныне
Пламенеет след пророка,
Где дыханьем вечным бога,
Как бальзамом, полон воздух.
"О юдоль печали!" -- молвил
Пилигрим, чья борода
Белым серебром струилась,
А у корня каждый волос
Черен был, как будто сверху