Романтическая океанология
Шрифт:
А пока Андрей Сергеевич пытался пристроить аппараты для работы в уже спланированных рейсах. Первая экспедиция состоялась в 1978 г. на НИС «Дмитрий Менделеев» в Тихий океан. Начальником экспедиции был Ю.П. Непрочнов, капитаном судна А.С. Свитайло – один из лучших наших капитанов, с которым у меня сложились очень теплые отношения. Но в этой экспедиции было все не так просто. Прошла уже половина рейса, а погружений все нет. Делают сейсмику, геологию с трубками и дночерпателями, биологию с тралами. Наши просьбы о погружениях игнорируются отговорками: «Здесь нет подходящих глубин». «Ну, пошли туда, где есть: здесь все рядом». Все бесполезно. Мой друг А.С. Свитайло даже сказал мне: «Ты что, Толя, у меня жена, дети! А если что случится?» Перед рейсом мы сидели как-то с Андреем Сергеевичем, Игорем Евгеньевичем и некоторыми другими в неофициальной обстановке, я играл на гитаре, пел песни и спросил Монина: «А что, если будет саботаж со стороны руководства экспедиции?» Он отвечает: «Найди способ сообщить мне». В рейсе все телеграммы руководству Института подписывал начальник экспедиции. Поэтому мы договорились с Михальцевым о том, какими аллегориями мы будем пользоваться при переписке. Когда терпение лопнуло, я послал телеграмму Михальцеву: «Рыбы много, но не ловится совсем!» Там были и другие фразы. Через два дня приходит телеграмма Непрочнову: «Приказываю срочно начать работы с «Пайсисами». Монин». Началась суета. Меня вызывает Непрочнов, показывает телеграмму, спрашивает: «Кто сообщил Монину, что «Пайсисы» не работают?» Отвечаю: «Я». В ответ – ни слова. Спрашиваю: «Когда начнем?» Он мне отвечает: «В двух сутках хода отсюда находится атолл Хермит, там подходящие глубины. Пойдем туда». Нам было важно сделать первые погружения в океане, а глубины были не столь важны. Захожу к Свитайло: «Анатолий Степанович! Что делать будем?» Он отвечает: «А что, понимаешь, делать? Будем опускать». Лед тронулся, и ключевую роль в этом опять сыграл Монин. На Хермите совершили 5 погружений на глубину до 500 метров. Главным было то, что отработали операции спуска-подъема аппарата, взаимодействие между подводниками
Далее, осенью 1978 г. команда из пяти человек подлетала в рейс Р.В. Озмидова на НИС «Дмитрий Менделеев» в Сингапур. В этом рейсе планировалось впервые провести измерения пульсаций гидрофизических параметров на возможно большей глубине. Для этих целей в ОКБ ОТ были разработаны датчики пульсаций в виде цельного блока. Этот блок можно было брать в манипулятор и выставлять в любом направлении в зависимости от направления течений. Этот эксперимент был очень важен для выделения возмущений, создаваемых посторонними источниками (подводными лодками и др.) на фоне стандартных шумов океана и естественных пульсаций водной среды вблизи дна. Мы погружались в «Пайсисе VII» вдвоем с Подражанским в Тиморском море на глубину 1730 м. Это было самое глубокое погружение аппаратов класса «Пайсис» за всю историю. Канадцы всего один раз погрузились на глубину 1500 м с большими осторожностями. Мы благополучно дошли до дна. Течение у дна было незначительное. Мы сели плотно на дно, взяли датчики в манипулятор и расположили их навстречу течению, направление которого было определено визуально по перемещению частиц планктона и взвеси относительно аппарата. Измерения длились около сорока минут, данные были записаны на видеомагнитофон в цифровом виде вместе с записью изображения блока датчиков и перемещающихся в воде частиц. После расшифровки на поверхности гидрофизик Виктор Беляев скажет: «Материал бесценный, никто в мире такого не делал!» В журнале «Океанология» после рейса была опубликована статья, имевшая большой успех. А пока мы убрали датчики в бункер и включили откачку. Насос молчит. Для обеспечения всплытия теперь два пути: идти вверх на вертикально развернутых движителях или сбрасывать аварийный свинцовый груз весом 200 кг. Я предлагаю первый путь. Аппарат был сравнительно легким, водяного балласта не перебрали, поэтому до 1000 метров долетели довольно быстро, время от времени включая насос. А вдруг заработает! Но заработал он как раз на глубине 1000 м. Вздохнули с облегчением и продолжили всплытие. Во внештатных ситуациях, подобных этой, мы проходили настоящую школу погружений. В дальнейшем ситуации, подобные этой, повторялись, и мы, конечно, были готовы к ним. А пока мы благополучно всплыли, и капитан Свитайло устроил прием у себя в каюте, что было очень приятно.
Красное море
А.С. Монин при встрече похвалил нас за покорение очередной глубины и пригласил меня в кабинет для разговора. «Во-первых, – сказал он, – я бы хотел организовать целевую экспедицию с «Пайсисами» типа экспедиции ФАМОУС». Это была франко-американская экспедиция на Срединно-Атлантический хребет в районе Азорских островов, в которой использовались три обитаемых аппарата – «Алвин» (США), «Архимед» и «Сьяна» (Франция). Экспедиция состоялась в 1973 г. и принесла очень интересные результаты. Ее пример давно не давал покоя Андрею Сергеевичу. «Очень интересный район Красное море, да и глубины подходящие, – сказал он. – А во-вторых, пора подумать об организации Лаборатории подводных обитаемых аппаратов». Он сказал, что с таким предложением к нему обратился В.С. Ястребов. Потом многозначительно посмотрел на меня. Вопрос с созданием Лаборатории отложился до лета. И лето, и осень ушли на подготовку экспедиции в Красное море. Монин решил проводить экспедицию тремя судами. НИС «Академик Курчатов» с «Пайсисом XI» на борту было головным; НИС «Профессор Штокман» должен был готовить полигон для погружений аппарата «Пайсис XI», и «Акванавт» осуществлял в основном геофизические исследования во время экспедиции. Экспедицию на «Курчатове» и в целом возглавлял А.С. Монин. На «Штокмане» руководителем работ был Олег Георгиевич Сорохтин. «Акванавтом» командовал Анатолий Шрейдер. «Курчатов» должен был выйти в декабре 1979 г., а в июле вновь возник вопрос об организации Лаборатории. Монин вызвал меня и показал проект приказа, подготовленный Ястребовымм. В списке сотрудников числилось 10 человек, а исполняющим обязанности заведующего Лабораторией назван Подражанский, а это означало, что он будет заведующим после утверждения его Ученым Советом Института. Монин говорит: «Я считаю, что заведующим должен быть ты». Я отвечаю: «Андрей Сергеевич! Это ваше решение». На следующий день, 30 июля Монин вызвал нас обоих: меня и Подражанского. После небольшого вступления Монин сказал, что он считает, что заведующим Лабораторией должен быть Сагалевич. Вопрос был решен. Потом он сказал, что в названии обязательно должна быть наука. «Лаборатория научной эксплуатации подводных обитаемых аппаратов, – сказал он и добавил: – Длинновато, но зато полностью отражает существо дела». 1 августа 1979 г. был подписан приказ о создании моей Лаборатории. А за два дня до подписания приказа я встретил, выходя из Института, Анатолия Сергеевича Сусляева – одного из старейших сотрудников Института, механика от бога. Такого человека остро не хватало в создаваемой Лаборатории. Сусляев мне сказал, что его хотят «уйти» из Отдела гидрооптики Института, в которой он проработал более 30 лет. Я ему сказал, что у меня создается лаборатория, и предложил ему работать в ней. Он засомневался, что такое возможно. Я сразу пошел к Монину. Андрей Сергеевич выслушал мою просьбу и сказал: «Включай в состав, раз он тебе нужен». Конечно, я был благодарен судьбе и директору за такой подарок. Во всей нашей последующей деятельности присутствие «Сергеича» (так мы его звали) имело очень большое значение.
Конечно, В.С. Ястребов не мог простить того, что вопрос о заведующем лабораторией был решен без него. Он решил изменить структуру и подчинить новую лабораторию себе, включив ее в свой отдел. Я сидел в своем кабинете на 5-м этаже, когда позвонила секретарь директора Нина Солнцева: «Толя, Андрей Сергеевич просит зайти». Я быстро спускаюсь, прохожу в кабинет Монина. Он мне сразу протягивает подготовленный Ястребовым приказ об изменении структуры технического сектора. Монин говорит: «Меня смутило то, что здесь нет твоей визы». Я отвечаю: «Я это вижу впервые». «А как ты хочешь: быть в Отделе или подчиняться непосредственно директору?» – спрашивает Монин. Я говорю: «Я люблю независимость». Андрей Сергеевич нажимает кнопку, входит Нина Солнцева. «Ниночка, перепечатай приказ. Лаборатория Толика отдельно от Отдела Ястребова». Так был решен еще один важный вопрос о статусе моей лаборатории. Конечно, Андрей Сергеевич понимал, что под Ястребовым у меня будут связаны руки, а в таком важном деле должна быть свобода действий. Как показала практика, это решение было правильным и сыграло ключевую роль в развитии направления исследований океана с помощью обитаемых аппаратов. Зачастую наши с Ястребовым мнения не совпадали, и я решал главные вопросы напрямую с Мониным.
В начале декабря 1979 г. началась экспедиция в Красное море. Начальником рейса был Монин, его заместителем – Ястребов, я выполнял обязанности начальника отряда ГОА. Придя на полигон, мы увидели там наше судно «Профессор Штокман», которое готовило рабочий полигон для работы с «Пайсисами». О.Г. Сорохтин нарисовал потрясающую объемную карту рельефа. Она во многом обеспечила успех наших исследований. Все погружения планировались на основе этой карты. Сразу по приходе на полигон было устроено совещание с участием ученых со «Штокмана». Здесь впервые я поближе познакомился с Ю.А. Богдановым и Л.П. Зоненшайном, с которыми в дальнейшем мы стали друзьями, они составили основу группы подводных наблюдателей, погружавшихся на «Пайсисах». Но это было позднее, а в Красном море основным подводным наблюдателем-геологом был Монин (так он сам себя называл). Сделав первое погружение со мной, он мне сказал, что будет погружаться только со мной. Ключевыми моментами было, видимо, и то, как мною выполнялись различные операции под водой, включая видеосъемку, пробоотбор и т. д., и выполнение просьбы Монина побыстрее доставить его на поверхность после завершения работ на дне, т. к. ему было довольно тяжело в аппарате физически. Дело в том, что в аппарате было очень жарко и влажно. Связано это было с тем, что температура во всей толще в Красном море равнялась 21С с небольшими вариациями, а внутри обитаемой сферы – около 35С. При этом влажность около 90 %. Конечно, при его комплекции дышалось тяжеловато. Я развернул движители вертикально, и мы «полетели» вверх вместо обычных 30 м/мин со скоростью 45 м/мин. Когда всплыли на поверхность, я получил комплимент: «Лихо!» После каждого своего погружения Андрей Сергеевич устраивал в своей каюте посиделки с участниками операции: наливал по рюмке коньяка, просил что-нибудь спеть под гитару. И это стало традицией.
Я не буду описывать весь ход экспедиции, а опишу лишь некоторые погружения, представляющие наибольший интерес. Монин выбрал место погружения к подножью боковой стенки рифтовой долины, нижняя часть которой представляет собой вертикальный многоступенчатый уступ с глубины 1830 до 1100 м. Мы тогда погружались с экипажем: пилот, бортинженер и подводный наблюдатель. Для бортинженера это была школа для получения квалификации пилота. Я в большинство погружений брал в экипаж Евгения Черняева, который был грамотным электронщиком и подающим надежды подводником. Взял я его и в это, на тот момент самое глубоководное погружение. Мы довольно быстро дошли до дна, сели на глубине 1830 м. Мы с собой взяли красный флаг с грузом и куском синтактика с тем, чтобы установить на дно Красного моря в самой глубокой точке. Когда сели на дно, я вытащил флаг из бункера за кусок синтактика, а затем эту гирлянду установил на дно. Груз лег на дно, а синтактик вытянул гирлянду вертикально. «И теперь Красное море действительно Красное», – сказал Андрей Сергеевич… При подходе к грунту я откачал большую часть водяного балласта, мягко посадив аппарат на дно. Монин требует, чтобы быстрее шли к стенке к северо-востоку. Я решил облегчить аппарат до нейтральной плавучести, а затем и до небольшой положительной плавучести, чтобы медленно всплывать вдоль стенки с минимальными затратами энергии, производя видеозапись и отбирая образцы… Включаю насос, а он, как и тогда в Тиморском море, молчит. Придется снова всплывать на движителях. Естественно, Монину не говорю ни слова. Разворачиваю движители вертикально и отрываюсь от грунта. Идем вдоль стенки медленно, делая видеозапись. И вдруг отваливается ручка регулировки оборотов правого движителя на блоке управления. Ручка крепится к оси небольшим болтиком. Я говорю Черняеву: «Маленькую отвертку – быстро!» Но он был очень медлительным. Не спеша открывает ящичек, перебирает инструмент… а аппарат в это время уже пошел вниз, набирая скорость. Я беру плоскогубцы зажимаю ими ось и включаю обороты движителя. Мы снова медленно поползли вверх. Я говорю Черняеву: «Держи плоскогубцы зажатыми на оси». И дальше вот так в две руки мы управляли всплытием аппарата: он держал плоскогубцы, а я управлял числом оборотов двигателя и скоростью всплытия, позволяющей делать качественную видеозапись. Монин, ни слова не говоря, смотрел на это с некоторым недоумением. Лишь после погружения он сказал Ястребову: «Ты знаешь, они управляли аппаратом с помощью плоскогубцев». Дойдя до глубины 1100 м, мы наконец вышли на гребень этой протяженной стенки, где можно было посадить аппарат. Здесь заработал насос морской воды, откачивающий балласт. Прошли дальше к северо-востоку, вышли на крутой склон. При движении вверх по склону встречали вертикальные уступы, нависающие карнизы, широкие трещины. Черняев, наконец, привернул ручку управления, и мы вернулись к штатному режиму движения. По пути отобрали около дюжины образцов коренных пород. Когда глубина была 500 м Монин поднял палец вверх. Я понял, что он устал и пора всплывать. Посмотрел на часы: уже 8 часов мы находимся под водой, ушли в 9 утра, а сейчас уже было 5 часов вечера. Время пролетело незаметно! На поверхность «взлетели» за 15 минут. На следующий день, свободный от погружений, Андрей Сергеевич позвал меня к себе и спросил, что вчера случилось с аппаратом? Я ему рассказал все. И услышал: «В следующий раз рассказывай сразу, не скрывай.» Я отвечаю: «Вообще-то не положено, а вдруг наблюдатель испугается!» А он: «Это я-то?» И громко захохотал…
Погружения в рассолы Красного моря
Экспедиция близилась к концу, мы сделали уже 28 погружений аппарата «Пайсис XI». Монин был очень доволен результатами. Оставалось сделать два очень важных погружения в горячие рассолы, находящиеся во впадинах на дне: одно во впадину Атлантис и второе во впадину Вальдивия.
Впадина Атлантис находится на глубине 2000 м – здесь располагается верхняя граница рассола. Монин заявил категорично: «В Атлантис пойду сам, второго бери кого хочешь». Я решил предложить быть третьим А.М. Подражанскому, который мечтал заглянуть за 2000 м. В таком составе мы и пошли в это погружение, можно сказать эксклюзивное, т. к. в горячие рассолы никто никогда не погружался, и было неизвестно, что нас ждет. Толщу воды проходим как обычно. Я занимаю место пилота в центре, Подражанский слева от меня на месте бортинженера, справа наблюдатель Монин. Монин смотрит в иллюминатор, жалуется, что практически нет планктона, а потом спрашивает: «А где тут Городницкий окно нашел?» (имея в виду песню: «…за окном планктон идет как снег. Это значит, мы идем наверх…»). Я отвечаю: «Это фантазия поэта, хотел сказать, что здесь уютно, как дома!» «Да, он трус! Ему бы скорее наверх! А про уют надо было приплести и спальню, и туалет». А потом говорит: «Нет здесь окон. Это – рабочая машина. А вот с планктоном плохо, а иллюминатор хороший». Мы приближаемся к 2000 м. На экране локатора высвечивается четкая отражающая граница. «Дно!» – говорит Монин. Но чем ближе граница, тем более размазанной она становится, значительно повышается мутность воды за иллюминатором. На экране системы сбора данных увеличивается температура. В толще было стабильно 21,2 С, а сейчас уже 27С. Монин комментирует: «Это мы вошли в переходный слой вода-рассол». Я не предпринимаю никаких действий в отношении плавучести, но аппарат замедляется и, наконец, останавливается. Но дна нет! Я слегка тронул ручки регулировки скорости оборотов двигателей. И вдруг в иллюминаторе мы увидели небольшие волны. «Мы сидим на поверхности рассола», – констатирует Монин. Я предлагаю: «А давайте, нырнем в рассол!» Монин говорит: «Воду не бери, потом не откачаешь». «Видимо, опыт с плоскогубцами пошел на пользу», – подумал я. Я разворачиваю движители вертикально и включаю максимальные обороты. Аппарат медленно начинает уходить в рассол. На экране значения глубины и температуры медленно растут. На глубине 2030 м аппарат остановился, но двигатели продолжают вращаться на максимальных оборотах. «Глубина 2030 м, температура 37,5 °C» – объявляю я. Монин смотрит с некоторым изумлением, потом говорит: «Дальше плотность не пускает», – и поднимает палец вверх. Я выключаю движители, и мы быстро выскакиваем на глубину 2000 м. Я спрашиваю: «Повторим?» Монин говорит: «Хватит экспериментов. Поехали наверх, если насос работает!» «Да, Монин усвоил положительные стороны погружений», – подумал я и включил насос, откачивающий балласт. К моему удивлению он заработал сразу без перебоев. Мы были впервые на такой глубине, которая превышала рабочую глубину «Пайсиса XI» и была рекордной для всей серии аппаратов «Пайсис».
Мы идем наверх. Подражанский в некоторой эйфории начинает приплясывать: сбылась мечта заглянуть за 2000 м… А Монин спрашивает: «Что это с ним?» Я отвечаю: «То же, что и с вами, и со мной». В ответ раздается громкий смех Андрея Сергеевича. На следующий день Монин рассказывал об этом погружении с большими эмоциями, хвалил экипаж, никого не выделяя. Это погружение ему очень понравилось, и после ученого совета он говорит мне: «Пошли в Вальдивию вместе». Я отвечаю: «Но ведь вопрос с тем экипажем уже решен!» Он отвечает «Да, но я бы пошел!» Но формирование следующего экипажа предшествовала следующая история. Руководитель «Штокмана» О.Г. Сорохтин как-то при встрече сказал мне: «Я бы хотел погрузиться.» – Я спрашиваю: «А в чем проблема?» Он говорит: «Мы с Мониным в ссоре, и он мне отказал». Этот разговор состоялся, когда Олег Георгиевич уезжал с «Курчатова» после очередного общения с Мониным, а до конца оставалось как раз два погружения в рассолы. Я пообещал Сорохтину что-нибудь придумать. Помимо того, что у нас с Олегом были очень теплые отношения, он был одним из руководителей моей кандидатской диссертации, и я посчитал просто обязанным что-то сделать. Я пошел к Монину, изложил свою просьбу. А он мне: «А чего ты за него просишь?» Я говорю, что он был руководителем моей кандидатской диссертации. Монин мне говорит: «А я уже обещал второе погружение Плахину» (Женя Плахин был одним из заместителей начальника экспедиции на «Курчатове»). Я отвечаю: «А я пойду с двумя учеными». А Монин говорит: «Но ведь это не положено: нарушение техники безопасности». Я отвечаю: «Никакого нарушения. Иностранцы часто погружаются с одним пилотом в экипаже, а мы ходим с двумя пилотами с целью обучения и набора практики будущих командиров». «А ты Олегу об этом говорил?» Я отвечаю: «Да, я обещал». «Ну ладно, скажи, чтобы он мне позвонил». Мы тогда общались между судами с помощью портативных радиостанций «Моторола». Вызываю Сорохтина. Он звонит Монину, который говорит Олегу, что идти с одним пилотом – это большой риск. Сорохтин – человек мягкий, соглашается с Мониным, но я продолжаю настаивать. Монин мне говорит: «Я в принципе согласен, но давай вернемся к этому разговору после погружения во впадину Атлантис…»
А сейчас после ученого совета Монин говорит: «Вот и пойдем ты, я и Плахин». Здесь я пошел на крайние меры. Зная, что Монину очень нравится «Отборный» коньяк, которого на «Штокмане» было в обилии, я говорю Андрею Сергеевичу: «Олег пришлет пять бутылок “Отборного”». Монин оживился и говорит: «Мало, пусть присылает десять: пять мне и пять тебе». Я тут же при Монине вызываю на связь Олега и передаю ему условие Андрея Сергеевича. Сорохтин говорит: «Сейчас к вам придет шлюпка с горючим». Через 10 минут пакет был у нас на борту. Спрашиваю Монина: «Ну, что: вызываю Олега». Он отвечает: «Вообще-то я сам бы пошел». Я предлагаю: «Ну, а может, Плахин подождет до следующего раза, а мы пойдем втроем?» Монин: «Нет, Плахину я обещал». Я говорю: «Но мы же ведь договорились. К тому же задаток Олег прислал!» «А что: это задаток?» Я говорю: «Конечно. Ну что: вызываю Олега?» Монин сдался: «Ну, давай, звони». Через полчаса Олег Георгиевич прибыл на борт. На следующий день было погружение во впадину Вальдивия. Пройдя толщу, мы сели на поверхность рассола на глубине 1680 метров. Попытки войти в рассол с помощью движителей были менее успешными, чем во впадине Атлантис. Здесь среда была более плотная, и аппарат вошел в рассол лишь на 3,5 метра. Температура на поверхности рассола равнялась лишь 25 °C, а при входе в него увеличилась на 0,5 °C. Рассол был менее горячим, но более плотным за счет более высокой солености. Мы прошли несколько десятков метров над поверхностью рассола и вышли к берегу этого глубоководного озера, сложенному белым материалом, похожим на известняк. На «берегу» лежал небольшой осколок этого материала. Я дотянулся до него манипулятором. Это был действительно известняк, но не сплошной, а с солевыми прожилками. Олег Георгиевич был очень рад, говорил что-то про открытие. Но когда мы всплыли, Сорохтин что-то доказывал Монину, говоря, что этот берег является продолжением эвапоритового соляного слоя, подстилающего дно, но Монин категорически с этим не соглашался. Второй наблюдатель, Плахин, был несколько индифферентен, не выказывал никаких эмоций, лишь смотрел в иллюминатор.
После экспедиции был опубликован большой спектр статей и в наших, и в иностранных журналах. О погружениях в рассолы Атлантис и Вальдивия были опубликованы статьи в «Nature» и «Deep Sea Research». Писал их Андрей Сергеевич, но вписал в авторский коллектив всех участников погружений во впадины. В Красном море была сделана попытка проведения предварительных исследований полигона с помощью буксируемого аппарата «Звук». Методика комбинации буксируемого и обитаемого аппаратов была внедрена Робертом Баллардом во время работы в Вудсхолле. Применение буксируемого аппарата «Ангус» и обитаемого «Алвин» дало возможность сделать открытие и детальное обследование гидротермальных полей на Галапагосском рифте (1977 г.). Позднее Р. Баллардом была внедрена в практику глубоководная буксируемая платформа «АРГО», с помощью которой были сделаны открытия целой серии гидротермальных полей в Атлантике и Пацифике, были найдены «Титаник» и «Бисмарк» и т. д. Применение «Звука в Красном море» было чисто экспериментальным. Кроме фотографий довольно низкого качества больше никакой информации его применение не принесло. В 90-х годах были сделаны попытки применения «Звука» в комбинации с ГОА «Мир» при работах на «Титанике», АПЛ «Комсомолец» и на гидротермальных полях Атлантики. Но, к сожалению, эта методика так и не была внедрена в практику отечественных исследований океана.