Романтические приключения Джона Кемпа
Шрифт:
И схватив гитару он вдохновенно запел гнусавую, длинную, нудную песню.
Мне казалось, что я схожу с ума. Но вот дверь отворилась и в каюту вошел Кастро, сел и вздохнул с таким довольством, точно только что кончил какое-то трудное дело.
При его появлении Мануэль дель-Пополо вспыхнул и демонстративно удалился. Томас Кастро обратился ко мне.
— Вам лучше? — благосклонно спросил он. — Вы перестарались… Однако, по чести говоря…
Он подобрал гитару и начал рассеянно перебирать струны. Я замечал в нем некоторую перемену. За последние годы он, что называется, вошел в тело; в спутанной щетине его бороды появилась проседь; в общем, казалось, он жил хорошо и спокойно.
— Хотите рому? — спросил он после паузы, и одобрительно посмотрев на меня, прибавил: — А кабальеро стал совсем молодчагой — широкий да сильный, как бык… Здорово вы расшвыряли этих бездельников, sacr'e пот d'une pipe… [12] Можно было подумать, что вы отбивались всерьез. А ловко!
Он растянулся на тюфяке и закрыл глаза.
Я напрасно старался найти на его лице следы иронии.
— Зря все-таки вы так сильно дрались. Вы многим влепили не на шутку. Эти свиньи очень злопамятны. Остерегайтесь ножа в спину.
12
Черт побери! (фр.)
Он лежал, скрестив руки на животе, круглом точно пудинг. Некоторое время длилось молчание. Затем он открыл глаза и уставился в грязный потолок.
— Подумайте только — увидеться с вами снова после стольких лет. Я не верил своим ушам, когда дон Карлос отдал мне приказ поймать вас на такой манер. Но как говорит пословица, — вода бежит в море, а камешки знают свое место.
Он остановился, прислушиваясь к шуму наверху.
— Мануэль болван. Он сходит с ума от зависти, что меня назначили сюда командиром на один только день. Эх, что ни говори, они — опасная сволочь, эти слуги О’Брайена. Хотел бы я, чтобы город очистили от них. Когда-нибудь дойдет здесь до бунта — с этой их вечной завистью да сумасбродствами.
Я молча слушал, выуживая из болтовни Кастро отрывочные сведения о ходе событий, точно куски разодранной картины. О’Брайен поехал в Гавану на том самом корабле, с которого я бежал; Риэго на лодках высадились в Рио-Медио.
— Бедный дон Карлос! — причитал Кастро. — Эти варвары повезли его ночью в такой туман и сырость. Он все кашлял, кашлял. Слушать было больно. Он даже не мог говорить со мною — со своим Томасом.
Я никак не мог понять, зачем понадобилось похищать меня вторично: по словам Кастро, О’Брайен ничего не имел против, чтобы я достиг Гаваны. С "Бриза" меня велел похитить сам Карлос. Он встал на рассвете, чтобы дать Томасу самые точные указания; при этом у него из горла хлынула кровь.
— Он меня предупреждал быть поосторожнее. Он говорил: "Сеньор Хуан — мой друг. Я его очень люблю. Смотри, Томас Кастро, сделай вид, как будто бы его тащат против его воли".
Томас Кастро искоса посмотрел на меня.
— Вы можете дать обо мне хороший отзыв. Я всячески старался. Если вы все-таки скомпрометированы — то не моя в том вина. Вы сами показали, что мы с вами знакомы.
Он опять закрыл глаза.
— Vaya! — воскликнул он после некоторого молчания. — Это все ерунда! Чего там бояться? Ну кто бы поверил, что его превосходительство дон Бальтасар вел когда-то беззаконную жизнь? А говорят, он укокошил трех монахов, очень давно, в Севилье. В те дни опасно было идти против "нашей матери, святой церкви.
Он замолчал и расстегнул рубаху, обнажив невероятно волосатую грудь; затем тихо скинул сапоги.
— Тут можно протухнуть. Эх, было времечко!..
И вдруг он повернулся ко мне, точно пораженный новой, совершенно непереваримой мыслью:
— Неужто эти дураки повесили бы такого джентльмена, как вы, если бы они вас поймали? Какие англичане дикари! Хуже людоедов! Вы хорошо сделали, разыграв эту комедию сопротивления. Quelle pays!.. Ну и народец!.. Ладно! Через час будем в Рио. Спать!..
Глава VII
В два часа дня наша шхуна вошла в бухту Рио-Медио. Я вышел на палубу. Томас Кастро, пока кидали якорь, стоял рядом со мной, и мрачно плевал в воду.
— Скажите, — заговорил я, — что все это означает? Какая тут собака зарыта?
Кастро угрюмо пожал плечами.
— Кому же знать, если не вам?
— Ну так ведите меня к Карлосу. Я должен выяснить это дело.
Кастро подозрительно посмотрел на меня.
— А вы его не взволнуете? В его состоянии и помереть недолго.
— О, волновать я его не буду.
Когда мы ехали в лодке вдоль берега, он показывал мне дома виднейших граждан. В семнадцатом столетии Рио-Медио был главным портом на Антильских островах, но к нашему времени он пришел в упадок, не выдержав соперничества с Гаваной, так как его гавань не могла приютить современных судов глубокой посадки. В городе теперь не было ни торговли, ни жизни, никаких должностных лиц, кроме епископа и нескольких отставных чиновников из Гаваны. На запад от собора расположено было большое селение, состоящее из утлых, крытых тростником лачуг да глиняных мазанок. Замок Риэго представлял собой огромный дворец, окна которого, точно бойницы, смотрели на берег. Дон Бальтасар фактически владел всем городом со всеми окрестными землями, и если бы не его старческая дряхлость, он мог бы быть абсолютным монархом.
Он жил раньше в Гаване со всею роскошью знатного вельможи, но на склоне лет удалился в свой замок, из которого теперь только второй раз выезжал.
Говорили, что он дорожит О’Брайеном как зеницей ока и приложил все свое влияние к тому, чтобы ввести его в число судей Морской Судебной Палаты. Возможно, что сам старик ничего не знал о пиратах.
— Я знаю, вы меня считали пиратом, — сказал Кастро. — Да, на один день, ради моего друга Риэго — я стал пиратом, но и только. Скажу больше: я ненавижу этого поповского прислужника, этого сладкоречивого судью, этого пройдоху О’Брайена… Подумаешь — страдалец за веру! А я не страдал за свою веру? Я преданный слуга и друг Риэго. Но вы, кажется, полагаете, что сам дон Бальтасар тоже пират? Он, в чьих жилах течет кровь Сида Кампеадора; чьи предки владели половиной этого острова со времени великого Христофора!
Мы вошли в тянувшийся вдоль берега внушительный портал угрюмого замка и поднялись по широкой лестнице. В высокой комнате на большой кровати лежал Карлос. Я остановился перед ним, оттолкнув Кастро, который осторожно скреб полированное красное дерево своим грязным ногтем.
— Черт возьми, Карлос! — сказал я. — Это твое третье предательство! Чего ты хочешь от меня?
Нетрудно было поверить, что Карлос — потомок Сида Кампеадора. Ни один мускул не дрогнул на его бескровном голубовато-белом лице, которое уже отмечено было величием смерти. Только глаза его тихо открылись и по лицу разлилась легкая, томная улыбка какого-то безмерного наслаждения.