Романы Круглого Стола. Бретонский цикл
Шрифт:
Это был, пожалуй, самый славный подвиг Помпея; никогда он не выказывал лучшего свидетельства своей отваги и неустрашимости. История, однако, о сем умалчивает, ибо этот великий человек отчасти стыдился недостойных врагов, коих ему столь нелегко было истребить [215] . По пути обратно в Рим он проходил через Иерусалим и имел дерзость устроить стойло для своих лошадей в храме Соломона. В святом городе был тогда один благочестивый и мудрый старец; это был отец священника Симеона, которому позже уготовано было встретить Святую Деву, когда она представляла своего Сына [216] .
215
Можно считать, что этот рассказ навеян тем, что романист знал о войне, которую вел Помпей с пиратами, опустошавшими Средиземноморье. (Прим. П. Париса).
216
См.: Лука, 2:25–35. Евангельский текст, однако, не называет Симеона священником. (Прим. перев.).
– Горе мне, узревшему, как дети Божии вкушают пищу за порогом, а псы – восседая за столом, для них накрытым! Горе мне, узревшему святые места, обращенные в жилые покои на потребу свиньям!
Затем, обратясь к императору, он сказал ему:
– Помпей, сразу видно, что ты водился с Фокаром и избрал его себе примером; но твое кощунство прогневало Всемогущего, и ты ощутишь тяжесть его мести.
С того дня победа отвернулась от Помпея: ни в один город более не входил он без того, чтобы покинуть его с позором; ни с одного поля боя не уходил он иначе, как изгнанный за его пределы. Прежняя слава его была позабыта, и помнились лишь его поражения.
Вот какова была Скала Погибельной Гавани, куда был перенесен король Мордрен. Чем больше он осматривался кругом, тем больше терял надежду остаться в живых в подобном месте. Вдруг он увидел, как приближается ладья необычайно приятных очертаний. Мачта, паруса и снасти были лилейной белизны, а над ладьей возносился алый крест. Когда она коснулась скалы, облако восхитительных ароматов развеялось вокруг и достигло Мордрена, уже воспрянувшего духом при виде креста. Некий муж совершеннейшей красоты поднялся в ладье и спросил короля, кто он, откуда пришел и как очутился здесь.
– Я христианин, – ответил Мордрен, – но не знаю, как очутился здесь; а вы, прекрасный путник, не соблаговолите ли сообщить мне, кто вы и каков ваш род занятий?
– Я, – ответствовал незнакомец, – искусен в ремесле, ни с чем не сравнимом. Я умею из уродливой женщины и безобразного мужчины сделать прекраснейшую из жен и прекраснейшего из мужей. Всему, что люди знают, они учатся у меня; я даю бедному богатство, глупцу мудрость, слабому силу.
– Что за восхитительные тайны, – промолвил Мордрен, – но не скажете ли вы мне, кто вы?
– Кто хочет назвать меня верно, называет «Все во всем».
– Прекрасное имя, – сказал Мордрен, – более того, по знаку, украшающему ваше судно, сдается мне, что вы христианин.
– Верно вы говорите; знайте, что без этого не бывает дела, всецело доброго. Сей знак охранит вас от всех зол; горе тому, кто осенил бы себя иным стягом; он не мог бы явиться от Бога.
Мордрен, слушая его, чувствовал, что тело его напитано тысячью услад; он позабыл, что вот уже два дня был лишен всякой пищи.
– Не могли бы вы поведать мне, – молвил он, – суждено мне быть вызволенным отсюда или остаться здесь на всю жизнь?
– Полно! – ответил незнакомец, – разве ты не веруешь в Иисуса Христа и не знаешь, что Он никогда не забывает тех, кто Его любит? Он лелеет их более, чем они сами любят себя; к чему же, с таким добрым и всемогущим хранителем, тревожиться о завтрашнем дне?
Не поступай, как те, что говорят: У Бога слишком много дел и без того, чтобы думать обо мне; если бы Он пожелал заняться столь слабым созданием, Он бы не преуспел в этом никогда. Те, кто говорит так, более еретики, чем попеликане [217] .
217
Еретики, которые следовали воззрениям Павла Самосатского, откуда и взялось их первое название павликиане, превращенное в публикан и наконец в попеликан. Во Франции это название распространяли на вальденсов, на манихейцев и позже на альбигойцев. (Прим. П. Париса).
Эти слова повергли Мордрена в глубокие и сладостные грезы. Когда же он поднял голову, то не увидел более ни ладьи, ни прекрасного мужа, ее ведшего; все исчезло. Сколь сильно он сожалел тогда, что не нагляделся на него вдоволь! ибо не сомневался более, что это был посланец Бога или сам Бог.
Обратив затем свои взоры к Галерну [218] , он увидел, что близится другая ладья, богато снаряженная; паруса ее были черны, как и все снасти; мнилось, она движется вперед сама собою и безо всякой помощи. Когда она коснулась края скалы, поднялась женщина, красота которой показалась ему необычайной. В ответ на его учтивое приглашение прекрасная дама промолвила:
218
Северо-запад. (Прим. П. Париса).
– Принимаю его, ибо вижу, наконец, человека, которого искала. Да, я желала быть с тобою, Эвалак, с тех самых пор, как живу на свете. Позволь мне проводить тебя, чтобы ты изведал место, прелестнейшее из всего, о чем ты грезил когда-либо.
– Премного благодарен, госпожа, – ответил Мордрен, – мне неведомо, как я сюда попал и зачем; но я знаю, что должен выйти отсюда по воле того, кто меня доставил.
– Пойдем со мной, – продолжала дама, – приди и раздели со мною все, чем я владею.
– Госпожа, как вы ни богаты, но нет у вас могущества того человека, что недавно побывал здесь: вы не могли бы, подобно ему, сделать бедного богатым, глупца мудрецом. К тому же, говорил он мне, без знака креста добрые дела не делаются, а я не вижу его на ваших парусах.
– Ах! – ответила дама, – какое заблуждение! И ты это знаешь лучше, чем кто-либо, ведь ты испытал без счета горестей и разочарований с тех пор, как принял эту новую веру. Ты отверг все радости, все наслаждения; вспомни об ужасах твоего замка: Сераф, твой шурин, из-за них лишился чувств, и жить ему осталось лишь несколько дней.
– Как! неужели вам ведомы столь печальные новости о Насьене?
– Да, я их знаю; в тот самый миг, когда ты был похищен, его настиг смертельный удар; однако мне не составит труда вернуть тебе твои владения и твою корону; стоит лишь тебе пойти со мною, чтобы не умереть здесь с голоду. Я хорошо знаю того, кто притязал на умение делать черное белым, а злодея добрым: это колдун. Некогда он был в меня влюблен: я ему не вняла, и ревность заставила его искать способы лишить моих друзей тех удовольствий, которые я им дарую.