Ромен Кальбри
Шрифт:
— Надо торопиться! — сказал господин Биорель. — Если море нас догонит, оно пойдет быстрее нас: ведь у него, как у великана, семимильные сапоги.
Рука у меня задрожала, и он понял, что я испугался.
— Не бойся, малыш, скоро поднимется ветер с суши и разгонит туман. К тому же мы увидим маяк, его вот-вот должны зажечь…
Но это меня ничуть не успокоило. Я прекрасно понимал, что в таком тумане мы маяка не увидим. И я невольно вспомнил трех женщин, которые в прошлом году, как и мы, были застигнуты туманом и утонули. Их тела нашли только восемь дней спустя; я видел, как их принесли в Пор-Дье, и теперь они стояли у меня перед глазами, страшные, в жалких позеленевших лохмотьях.
Как я ни крепился, я все же не выдержал и заплакал.
Господин Биорель нисколько не рассердился, а принялся ласково утешать меня:
— Давай-ка покричим! Если на высоком берегу есть таможенный сторож, он нас услышит и ответит нам. Должны же эти бездельники приносить хоть какую-нибудь пользу!
Мы стали кричать. Он громко, а я голосом, прерывающимся от слез. Никто нам не ответил, даже эхо. Мертвая тишина наполнила мою душу еще большим ужасом — мне показалось, что я уже умер и лежу на дне моря.
— Идем, — сказал господин Биорель. — Ты можешь идти?
Он взял меня за руку, и мы двинулись вперед наудачу. По тому, как он время от времени говорил, стараясь приободрить меня, я чувствовал, что он тоже сильно встревожен и плохо верит собственным словам.
Мы шли уже больше получаса, и тут на меня напало такое отчаяние, что я выдернул свою руку и бросился на песок.
— Дайте мне умереть тут, сударь! — сказал я, заливаясь слезами.
— Ну вот, кажется, начался второй прилив! — воскликнул он. — Вытри-ка лучше слезы. Разве можно умирать тому, у кого есть мать? Вставай быстрее, и пойдем!
Но упоминание о маме на меня не подействовало, я не мог даже пошевелиться.
Вдруг я вскрикнул:
— Сударь!
— Что с тобой, мальчик?
— Здесь, здесь! Наклонитесь скорее!
— Ты хочешь, чтобы я взял тебя на руки?
— Нет, сударь, не то — пощупайте!
И, взяв его руку, я положил ее рядом со своей.
— Ну, в чем же дело?
— Разве вы не чувствуете? Здесь вода!
Наши берега покрыты очень тонким песком, глубоким и пористым. Во время отлива песок, напитавшись влагой, как губка, начинает отдавать воду по каплям, а капли, собираясь вместе, образуют маленькие, почти незаметные струйки, которые по отлогой почве стекают в море. В одну из таких струек и попала моя рука.
— Берег там! — И я протянул руку в том направлении, откуда стекала вода.
В тот же миг я вскочил на ноги. Надежда окрылила меня, господину Биорелю больше не приходилось меня тащить. Я быстро шел вперед, ежеминутно прикладывая руку к песку, чтобы по течению воды определить верное направление.
— Молодец! — сказал господин Биорель. — Без тебя мы могли бы погибнуть.
Но уже через пять минут после того, как он это сказал, мне вдруг показалось, что вода исчезла. Мы прошли еще несколько шагов, и, протянув руку, я нащупал сухой песок.
— Воды больше нет.
Он наклонился и потрогал песок обеими руками. Действительно, ничего, кроме слегка влажного песка, припавшего к нашим пальцам.
В то же время я услыхал легкий плеск. Господин Биорель тоже его услышал.
— Думаю, ты ошибся, — сказал он. — Мы, наверно, идем по направлению к морю.
— Нет, сударь, нет! Уверяю вас! Если бы мы приближались к морю, песок был бы совсем мокрый.
Господин Биорель молча поднялся. Мы стояли в полной нерешительности, снова растерявшись, не зная, что делать. Он вынул часы. Было так темно, что стрелки нельзя было разглядеть, и он заставил часы бить. Пробило шесть и три четверти.
— Уже около часа, как начался прилив.
— Тогда, сударь, вы видите сами, что мы приближаемся к берегу.
И, как бы в подтверждение моих слов, сзади нас послышался глухой рокот. Ошибиться было нельзя: нас настигал прилив.
— Значит, перед нами ручей, — сказал он.
— Я тоже так думаю, сударь.
Поверхность наших берегов, покрытых зыбучими песками, не может оставаться совершенно гладкой. Местами на ней образуются небольшие холмы, отделенные друг от друга ложбинками. Хотя все эти изменения уровня морского дна очень невелики и почти незаметны для глаза, но вода во время прилива заливает сначала ложбинки, оставляя сухими возвышенные места, и образует островки, омываемые с одной стороны надвигающимся приливом, а с других сторон водой, которая бежит по ложбинкам, как по руслу реки. Мы и находились теперь перед одной из таких речушек. Весь вопрос был в том, глубока ли она.
— Нам надо ее перейти, — Сказал господин Биорель. — Держись за меня крепче.
Видя, что я колеблюсь, он спросил:
— Ты что же, боишься простудиться? Выбирай, что лучше: промочить ноги или дождаться, когда вода накроет тебя с головой? Я предпочитаю промочить ноги.
— Сударь, мы так не перейдем, в воде мы потеряем друг друга.
— Ты, стало быть, хочешь остаться здесь и оказаться в море?
— Нет, не то. Идите сперва вы, а я постою здесь и буду кричать. Вы пойдете по направлению от меня, а когда перейдете ручеек, покричите мне, и тогда я пойду на ваш голос.
— Иди ты первым.
— Нет, не пойду. Я плаваю лучше вас.
— Ты храбрый мальчик, дай я тебя поцелую!
И он поцеловал меня, как родного сына. Его ласка глубоко тронула меня. Однако времени терять было нельзя — море быстро прибывало. С каждой минутой его дыхание становилось слышнее… Господин Биорель вошел в воду, а я стал кричать.
— Ты не кричи, — послышался его голос (самого его уже не было видно), — а лучше спой чего-нибудь.
— Хорошо, сударь, — ответил я и запел.