Ромео с большой дороги

Донцова Дарья

Волков избежал следствия. Слуги, как ни странно, обожали барина и считали, что тот поступил абсолютно правильно, наказав ослушницу. В один голос они твердили местному уряднику: [6]

– Ничего ей не сделали, просто попужали.

Марфу похоронили за воротами кладбища, поскольку самоубийцу нельзя отпевать в церкви и не лежать им в освященной земле.

Через неделю на могиле актрисы нашли тело Феликса Ковалева. Поклонник актрисы застрелился из охотничьего ружья, оставив письмо, в котором обвинил Волкова не только в кончине

Марфы, но и в своей смерти. «Самодур», «сатрап», «ирод» – это еще самые мягкие определения, которые значились на бумаге. Но главное – в прощальной записке имелась фраза: «Проклинаю весь род Волковых до семнадцатого колена. Да настигнет их смерть, а кто жив останется, повенчается с бедой! Каждого пятнадцатого мая, в день кончины моей любимой Марфы, солнце не станет светить в окна к Волковым, закроет их египетская мгла и кое для кого из проклятого семейства не рассеется, простятся они с жизнию. Господь справедлив, он тоже скорбит об ангеле».

6

Урядник – сотрудник полиции, некто вроде нынешнего участкового. (Прим. автора.)

Письмо Павлу прочитала мать Феликса. Приехала она к ничего не подозревающему соседу в крайне неприличное для визитов время – в девять утра, оттолкнула Матрену, пытавшуюся не пустить барыню, вошла в столовую, где меценат, сидя в шлафроке, вкушал кофий, и спокойно сообщила:

– Милостивый государь, сегодня ночью скончался мой сын.

Павел ахнул и перекрестился.

– Он велел вам передать свою последнюю волю, – абсолютно без эмоций продолжила дама и озвучила послание.

Волков схватился за сердце, а мать Феликса подняла руку и четко произнесла:

– Да будет так, пусть свершится божье правосудие!

Потом плюнула на пол и ушла.

Можете считать это простым совпадением, но ровно через год пятнадцатого мая скончался старший сын Павла. Спустя двенадцать месяцев из жизни ушла его жена. Стоит ли упоминать, что на листке календаря стояла дата 15 мая?

Волков, испуганный донельзя, бросил усадьбу и перебрался на житье в Москву.

Очевидно, проклятие слегка потеряло свою силу, потому что Павел дожил до глубокой старости и умер богатым человеком в окружении многих наследников.

Рита остановила рассказ и глянула на меня:

– Ясно теперь?

Я не хотела обидеть девушку, поэтому очень спокойно ответила:

– В любой семье существуют некие легенды. Вот, например, у одних моих знакомых в анамнезе имеется каторжница. Вроде какая-то их прапрапрапрабабуся поймала мужа с любовницей и, особо не колеблясь, убила изменщика чугунной сковородкой. Так вот с тех пор члены семьи считают, что им нельзя пользоваться этой кухонной утварью.

– Идиоты, – зашипела Рита, – кретинов на свете полно. Но у нас-то правда! Ты не дослушала!

Я вздохнула. Если упала в реку, придется плыть до берега. Не следовало начинать беседу о семейных преданиях, и теперь остается лишь ждать, пока впавшая в истерику Секридова не завершит рассказ.

Рите о предании разболтала няня Феня.

Отец Риты, Петр Михайлович, приходился Павлу праправнуком. Петр и его жена Анна много работали. Муж был инкассатором,

а супруга служила экономистом. Петра Михайловича на службе уважали за правильный характер и ценили за патологическую честность. Человек, часто перевозящий огромные суммы, обязан иметь прививку от корыстолюбия. В истории инкассации, увы, есть случаи, когда те, кто был призван охранять деньги, запускал в них руку. А еще на инкассаторов иногда нападают грабители. Вот и Петр Михайлович однажды стал жертвой налетчиков.

Рита была совсем маленькой, ей и восьми лет не исполнилось, но первоклассница очень хорошо запомнила, как в один далеко не прекрасный день мама примчалась за ней в школу и воскликнула:

– Папа умирает, нам надо поторопиться. Надевай скорей пальтишко, поедем в больницу.

– Папочка не может умереть, – пролепетала перепуганная насмерть девочка.

– Врач сказал, что ему совсем плохо, – прошептала мама, судорожно натягивая на остолбеневшую Риту капор, – мы сейчас в клинику помчимся.

Потом она ухватила Риту за руку и поволокла дочь на лестницу.

Риточка хотела сказать: «Я забыла надеть ботиночки, у меня на ножках сменка», – но у мамы был такой безумный вид, что ребенок молча отправился наружу в тапочках.

Сами понимаете, в каком состоянии малышка оказалась в больнице. Еще больший шок она испытала, увидав любимого папу, всего в трубках и каких-то проводочках. Правда, Рита оказалась крепче мамы. Та, заглянув в палату, незамедлительно шлепнулась в обморок.

– Унесите ее, – велел самый главный доктор. – А ты, деточка, хочешь побыть около папы?

– Он умрет? – прошептала Рита.

Врач вздрогнул.

– Кто сказал такую глупость? Мы его вылечим. Садись около кровати и подержи отца за руку, он сейчас спит. Побудешь тут, пока я твоей маме укол сделаю?

Осмелевшая Рита кивнула, потом взгромоздилась на железную, выкрашенную белой краской табуретку и схватила папину ладонь. Тепло от его пальцев успокаивало, Риту стало клонить в дрему.

– Доченька, – послышалось вдруг в тишине.

Рита раскрыла слипавшиеся веки и закричала:

– Папочка, ты не умрешь! Это врач сказал! Тебя вылечат!

– Никому не известен час его кончины, – проскрипел папа.

У Риты начала кружиться голова. Голос отца звучал, словно колокольный звон из подземелья, гулко и глухо одновременно. Перед глазами у ребенка запрыгали черные мушки, а потом обрушилась чернота.

Дома Риту сразу уложили в кровать.

– Довела девку… – ворчала Феня, нянька, натягивая на подопечную ночную рубашку. – Виданное ли дело, чтобы младенец в обморок упал.

– Папа не умрет, – перебила ее Рита.

– Вот и славно, – закивала няня, – теперь спи.

Рита вдруг замолчала.

– Интересная история, – хмыкнула я. – Завлекательная, а главное, оригинальная. Ни разу мне подобный сюжет ни в литературе, ни в кино не встречался. Как же ты про проклятие узнала?

Секридова вытащила из пачки сигарету, но не закурила, а начала методично высыпать на стол табак из бумажной трубочки.

– Как, как… Да очень просто! Феня через некоторое время прямо ополоумела, начала ходить и бормотать: «Пятнадцатое мая! Проклятый день!» Просто остановиться не могла. Готовит еду и бубнит: «Все сгинут!»