Ромовый пунш
Шрифт:
Как, например, этим вечером, для того чтобы попасть в квартиру Джеки Берк.
Макс ехал домой и все ещё видел её сидящей напротив его за столиком в полутемном баре: он чувствовал на себе этот взгляд лучистых зеленых глаз Джеки, то, как она, взглянув в сторону рояля, сказала, что пианисту не стоит исполнять «Зажги мой огонь». Как она сказала: «Великолепно», сохраняя все тот же сухой тон, в ответ на его предположение, что ей, возможно, придется отсидеть в тюрьме год и один день. И ещё это ее: «А вы, оказывается, такой же зануда...», когда он не сразу поверил ей. Но уже очень скоро она доверилась ему, и он чувствовал, как постепенно они с ней начинают неуклонно сближаться, как если бы это дело касалось их обоих, и ещё что он был ей необходим. Это было приятное ощущение. Он глядел ей в глаза, желая угадать её настроение. Он смотрел на то, как она курит,
У него уже очень давно не возникало подобных ощущений. Тем более по отношению к кому-то из обвиняемых.
Правда, один раз за те последние два года, что ему пришлось прожить в одиночестве, он уже чуть было не признался в любви одной женщине. Она работала офицанткой и говорила с сильным южным акцентом. Он называл её Сверчком. То же самое нежное чувство охватило его, когда однажды ночью они вместе лежали в постели, и свет с улицы проникал через окно к ним в комнату и его лучи ложились на её лицо и на маленькую белую грудь. Но только за окном светил самый обыкновенный уличный фонарь, никакой луны, чтобы все было как в песне «Ты возникла из лунного света» или «Эта дьявольская луна» не было и в помине, и надо думать, что именно осознание этого и остановило его тогда — если уж благоразумие оказалось бессильно. Сверчок любила песни из репертуара Ребе МакЭнтайр, и она пела, забавно пританцовывая при этом. А ещё она пела песенку Тэмми Винетт «Р.А.З.В.О.Д», при этом многозначительно поглядывая в его сторону и приговаривая: «Это намек». Ему было хорошо со Сверчком. Вся беда была в том, что им не о чем было говорить. Так же как и с Рене. За все те годы, проведенные вместе, им так и не удалось по-настоящему поговорить друг с другом. Правда, поначалу, когда они только-только поженились, он ещё пытался читать ей вслух стихи. Но реакция её все равно сводилась к неизменному: «Ну и как это надо понимать?»
За последние лет десять совместной жезни он ни разу не признался Рене в любви. Правда, несколько раз он все же сказал, что любит её, в душе зная, что это не так, а потом и вовсе ушел. Так что же произошло между ними? Она никогда так и не сказала ему об этом. Она вообще мало разговаривала с ним даже в самом начале, и то только потому, что он сам заводил разговор. Она была вся такая маленькая, хрупкая, как букашечка, и ему хотелось всецело владеть ей. Любовью с ним она занималась тоже молча. Она ужасно боялась забеременеть; все твердила, что якобы врач сказал ей, что это убьет её, что она слишком мала для этого; она говорила, что у неё загиб матки или о том, как она боится, что сбросят водородную бомбу. И все было бы ничего, если бы она только относилась с пониманием к его чтению вслух. Вообще-то то, что он ей читал не относилось к романтической поэзии. Это были по большей части стихи Гинсберга [4] и Корсо [5] . Они нравились ему, несмотря даже на то, что в те времена ему нередко приходилось сталкиваться с демонстрантами на улицах, держа в руках резиновую дубинку полицейского. Они обзывали его свиньей, и тогда он задумался: «Постойте, а что, собственно говоря, я здесь делаю?» Это было до того, как он стал детективом и больше всего на свете полюбил свою работу в отделе расследования убийств. Однажды, когда он закончил читать вслух стихи, Рене сказала: «Ты бы хоть раз со стороны на себя поглядел». Наверное, имея в виду, что он нелепо выглядит в своей темно-зеленой униформе декламирующим стихи, и даже не обратив никакого внимания на то, что для всего поколения «битников» эти строки были шедевром.
4
Аллен Гинсберг (род. 1926) — американский поэт, чья поэма «Вой» («Howl») (1955) принесла ему известность, как лидеру движения «битников» 50-х годов в США.
5
Грегори Корсо (род. 1930) — американский поэт, последователь движения «битников».
Ему на память пришло также стихотворение «К Терри Мур», написанное в более поздние годы одним парнем по имени Гиффорд и заканчивавшееся такими строчками:
Скажи мне, Терри,
Когда была ты молодой,
Были ли нежны любовники с тобой?
Он вспомнил
Джейки Берк заставила вспомнить его о стихотворении, посвященном Терри Мур. О его самой последней строчке: «были ли нежны любовники с тобой?», пока он подвозил её до стоянки, где была оставлена её машина. По дороге Джеки рассказала, что она работает стюардессой вот уже почти двадцать лет, и что за это время она дважды была замужем. Первый раз за пилотом, «которому не по своей воле пришлось облачиться в казенный костюм в полосочку и увидеть небо в клеточку». И второй раз за англичанином из Фрипорта, работавшим администратором в казино при отеле, «который как-то вечером решил, что ему пора умереть, а потом взял да и помер». И это было все, что она сказала о них. Он вспомнил ещё о том стихотворении, потому что мысленно он даже мог представить, как само собой разумеющееся, как влекло к ней мужчин и до того, как она вышла замуж, и в перерыве между теми двумя браками, и может быть даже во время их, на высоте тридцати тысяч футов над землей.
Когда они ехали в его машине в аэропорт, она спросила, женат ли он. Он ответил, что да, он женат, и сказал, как долго, и она ещё недоверчиво переспросила: «Двадцать семь лет?»
Едва удержалась от того, чтобы вскрикнуть от изумления. Он хорошо это запомнил. Как будто в этом было что-то из ряда вон выходящее.
— А мне кажется, что это тянется уже целую вечность, — сказал он, глядя на светлую дорожку, прокладываемую в темноте светом фар его автомобиля и попытавшись объяснить ситуацию.
— Когда мы поженились, я уже работал в канцелярии шерифа, но Рене не хотела быть замужем за полицейским. Она сказала, что для неё невыносимо все время волноваться и переживать за меня, как бы со мной чего не случилось. И ещё она говорила, что служебные дела я ставлю превыше всего.
— И это на самом деле было так?
— Иначе нельзя. Поэтому я ушел со службы. И если тогда ей не нравилось быть замужем за полицейским — то теперь она просто-таки изводится от мысли, что её муж занимается поручительствами. И все эти последние девятнадцать лет, когда её спрашивают обо мне, она всем отвечает, что я продаю страховки.
— Вы совсем не выглядите как поручитель, — сказала Джеки.
Наверное это должно было прозвучать как комплимент. Она не сказала, как, по её мнению, должен выглядеть человек, занимающийся поручительствами. Макс подумал, что скорее всего она до их встречи представляла себе жирного и неопрятного коротышку, в поношенном засаленном костюме и сигарой в зубах. Именно такое представление имеет большинство людей об этой профессии.
— Рене ушла от меня. Она открыла картинную галлерю, где вокруг неё увиваются какие-то непромытые юнцы, больше похожие на наркоманов-гомосексуалистов. Мы и до этого уже пару раз жили порознь. Но последний раз затянулся вот уже почти на два года.
— Тогда почему бы вам не развестись? — поинтересовалась Джеки.
— Как раз сейчас я всерьез думаю об этом.
— Я имею в виду, что вам нужно было бы развестись ещё тогда, раньше. Если уж вы никак не можете поладить между собой.
— Просто не хотелось связываться. Казалось, что это будет чересчур сложно...
Теперь он так не считал, возвращаясь домой и думая о Джеки Берк. Он вспоминал блеск в её глазах, и тот её откровенный взгляд, словно говоривший: «Мы с тобой ещё могли бы позабавиться».
Или может быть она просто цинично разглядывала его, желая дать всему свою оценку, и это её выражение говорило: «Ты мне ещё можешь пригодиться».
И такое возможно.
Но обе возможности приятно возбуждали.
Макс свернул на подъезд к дому, который они с Рене купили двадцать два года назад, когда у неё закончился период увлечения ажурной вышивкой и она начала плести макраме, или все наоборот. Одноэтажный дом старой постройки с верандой, порядком изъеденный термитами, был почти не виден с улицы из-за буйно разросшихся карликовых пальм и банановых деревьев. Рене переехала отсюда на квартиру в районе Пальм-Бич-Гарденз, находившуюся недалеко от того места, где жила Джеки Берк — судя по протоколу её ареста. Он остановил машину на дорожке, собираясь сначала зайти домой, и рассчитывая попозже заехать к себе в контору. Еще удивительно, что за то время, что он провел с Джеки, его мобильный телефон так не разу и не зазвонил. Обычно время с шести до девяти часов вечера для людей его рода занятий, считается наиболее горячим.