Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией
Шрифт:
Обычно, возвратившись из школы, Рональд делал домашнее задание, читал, занимался музыкой, иногда слушал радио:
Мой отец приходил домой где-то между половиной шестого и шестью, около половины седьмого мы пили чай, потом после чаепития я делал домашнюю работу или играл на фортепиано, а затем в положенный час, как и все дети, ложился спать; сначала это было часов девять, потом половина десятого, десять и к возрасту 16–17 лет половина одиннадцатого. После этого я был предоставлен самому себе. Я шел в свою комнату, родители, конечно, интересовались мной, но никогда не следили, чтобы я ложился спать по часам. Разумеется, каждую ночь в моей комнате горел свет, но они никогда не входили ко мне [28] .
28
Mullan В. Mad to be Normal. P. 28.
Родители
Когда мне исполнилось пятнадцать, ванная приносила мне жуткие переживания. Моя мать всегда терла мне спину. Тот фрагмент, который она терла, и время, которое она на это тратила, постепенно сокращались, и, в конце концов, она терла маленький участок между лопатками в течение нескольких секунд. Однако, чтобы сделать это, она должна была зайти в ванную.
Я волновался, что когда она заходила, она могла случайно увидеть недавно появившиеся на моем лобке волосы, я намыливался ниже пояса (если я мылился весь, я должен был смыть все перед этой процедурой) или делал так, чтобы вода в ванной была непрозрачной.
Детали этой процедуры были оговорены нами заранее. Она не разрешала мне запирать дверь изнутри. У меня было право позвать ее, когда я был готов.
Она же не должна была заходить до того, как ее позовут, а зайдя, сделать необходимое и уйти.
Предлогом тому было то, что я не мог полностью вымыть свою спину, и если вся она не была вымыта, то на ней могло появиться пятно, и разрастись сыпь.
Я все сильнее и сильнее чувствовал унижение. В конце концов я закрылся на задвижку. Моя мать стояла за дверью и колотила в матовое стекло. Вскоре, угрожая выломать дверь, она перешла к крикам (Сейчас же открой дверь. Я кому сказала. Я твоя мать. Открой дверь), к истеричным воплям и визгу.
В этот момент отец оттащил ее от двери. Она по-прежнему орала и визжала и не отступала в своем намерении. Тогда он наорал на нее: «Если ты не замолчишь, я выйду на лестничную площадку и буду орать во все горло, пока не соберутся соседи!» Это подействовало. Она успокоилась. Я вышел из ванной.
Я очень благодарен отцу, что в этой ситуации он встал на мою сторону. Если бы он тоже потребовал открыть дверь, это было бы ужасно [29] .
29
Laing R. D. Wisdom, Madness and Folly. P. 74–75.
В 1945 г., незадолго до завершения Второй мировой войны, Лэйнг окончил среднюю школу, и встал вопрос о выборе пути. Он был хорошо образован и необычайно музыкально одарен, причем в музыке он уже достиг немалых успехов. Успехи в школе подтверждали две награды: «Анатомия Грея» и двухтомник «Краткого Оксфордского словаря английского языка». Семья долго обсуждала целесообразность продолжения музыкальной карьеры. В итоге решили, что, хотя у него были все данные и он уже достиг немалых успехов, его профессионализм не настолько высок, чтобы рискнуть и попытаться покорить музыкальные вершины. Музыка как первая специальность была исключена. Уже в конце своей жизни в разговоре с Бобом Малланом Лэйнг будет вспоминать об этом выборе:
Пожертвовал бы ты чем-либо, книгами и всем остальным, если бы мог писать музыку?
Я ничем не пожертвовал бы, чтобы быть Горовицем, и пожертвовал бы всем, чтобы стать Шопеном или Скрябиным. <…> У меня было очень отчетливое ощущение, что, пока мои способности были такими, какие они были тогда, на это не нужно тратить той массы времени, которую бы можно было потратить на то, в чем я мог бы достичь больших успехов. Я чувствовал, что то, в чем мне нужно совершенствоваться и для чего необходимо прилагать все усилия, – это исследование жизни и писательство [30] .
30
Mullan B. Mad to be Normal. P. 69.
У всех перед глазами был пример тетушки Изабеллы, сестры отца, чья певческая карьера в Лондоне так и не состоялась. Но Рональд все еще музицировал вместе с органистом часовни университета Глазго и давал уроки фортепиано в школе Джулии Оммер. Впоследствии он вспоминал, что двое-трое преподавателей музыки в Глазго были его учениками.
Школьный преподаватель Лэйнга говорил, что уровень его образования в греческом и латыни соответствует уровню магистра, но на эту карьеру он также не решился. Он решил выбрать медицину:
Это было одно из тех занятий, которое одобряли мои родители и которое открывало путь к тайным ритуалам рождения и смерти и давало доступ к знанию сексуальности. Кроме того, в учебном плане университета не было ничего такого специфического, как философия или психология. Последние были сопряжены с самосовершенствованием, и к тому же я не знал ни одного философа или психолога, преподающего в каком-либо из университетов Великобритании, и моя осведомленность не простиралась за берега Британских островов… Я даже не видел большей части Глазго. Я не мог представить себе Достоевского, учившегося литературе в университете. Но я мог представить себе такого человека, учившегося медицине [31] .
31
Из неопубликованной работы «Фрагменты автобиографии». Цит. по: Laing A. R. D. Laing: A Biography. Р. 33–34.
Медицина давала возможность не только стать ученым, но и обратиться к реальности, соприкоснуться с рождением и смертью, с болезнью и болью, с социальной действительностью, она позволяла исследовать человеческий разум. Тогда все эти вопросы волновали Лэйнга. Поэтому он и выбрал медицинский факультет университета Глазго.
Медицинский факультет
Университетские годы, с октября 1945 г. по февраль 1951 г., – это время профессионального созревания Лэйнга. И хотя в это время он все еще живет в доме родителей, эти годы становятся годами свободы и постоянного общения со сверстниками.
Несмотря на отказ от музыки как от профессиональной карьеры, она не уходит из жизни Лэйнга. Он продолжает играть, но теперь уже или для отдохновения, или чтобы подзаработать. У него был большой репертуар: от классики до непристойных песенок, – и это позволяет ему развлекать самую разную публику на свадьбах, днях рождения и других мероприятиях.
Однако в первое время обучения на место музыки как всепоглощающее увлечение пришел спорт. Спорт стал способом объединения с друзьями и приятелями: Лэйнг увлекался крокетом, теннисом, альпинизмом, ориентированием на местности. Занимался он и легкой атлетикой, однако на первом курсе в состязании с Дублинским университетом во время забега у него случился астматический приступ, и от легкой атлетики, а также от регби и всех видов спорта, требующих интенсивного и долгого напряжения, пришлось отказаться. На втором курсе Лэйнг вступает в университетский клуб альпинизма. Хотя он и не участвовал в рискованных вылазках, он с удовольствием присоединялся к этой группе в относительно безопасных прогулках, покорив, например, самую высокую гору Шотландии Бен-Невис и гористые области Инвернесса. Приятели-альпинисты вспоминали о нем как о смелом, веселом и необычном парне, а один из них – Норман Тодд – впоследствии говорил, что тогда Лэйнг носился с идеей о связи между гениальностью и безумием и всячески досаждал ею во время вылазок. В альпинистском клубе Лэйнг познакомился с Аароном Эстерсоном, с которым впоследствии напишет совместную книгу но тогда, в студенческие годы, они были лишь приятелями.
Забота о здоровом теле при этом не мешает заботе о здоровом духе. В университетские годы Лэйнг со своими приятелями создает Сократический клуб, призванный обеспечить площадку для свободного обсуждения различных, преимущественно философских и теологических, вопросов и проблем. Он пишет письмо Бертрану Расселу и просит его стать почетным президентом клуба, через некоторое время он получает согласие. В клубе собиралось человек 10–20, обычно бывали и приглашенные: генетики, химики, поэты и писатели. Клуб знакомил и примирял людей различных слоев общества и убеждений, обеспечивал общение с известными в академическом и культурном мире людьми. В Клубе шли оживленные дебаты, и Лэйнг, как вспоминали впоследствии его приятели, был одним из самых запоминающихся участников: с широкой эрудицией и искрометным умом. Примечательно, что этот Клуб просуществовал достаточно долго – до 1970-х гг.
Занятия спортом, студенческие вечеринки, интеллектуальное общение в Сократическом клубе часто сопровождались распитием бутылочки-другой, и в этом Лэйнг ничем не отличался от своих сверстников. Его университетский приятель Майк Скотт вспоминает, что однажды, выпив, они держали с Лэйнгом весьма любопытную теннисную партию: никто не был в состоянии следить за счетом, поэтому играли на выживаемость, от рассвета до заката весь день, выясняя, кто дольше протянет. Его знакомые считали, что тогда он пил не больше и не меньше, чем остальные, хотя его сын Адриан Лэйнг и отмечает: «Неумеренное пьянство было закономерным продолжением трудового дня» [32] . Сам Лэйнг описывал те времена по-другому:
32
Laing A. R. D. Laing: A Biography. P. 37.