Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)
Шрифт:
Уэсуги, прибегнув к посредству находившегося с ними в родстве клана Кисю, бросились искать заступничества через матушку сёгуна Кэйсё–ин. Поскольку из–за их оплошности и так уж вся страна гудела, как улей, уже не думая ни о каких ронинах, они хлопотали за свой клан, стараясь делать это без шума, исподволь, с униженным смирением, что едва ли отвечало требованиям кодекса самурайской чести. Тем не менее, по слухам, ходатайство было передано сёгуну. Поговаривали, что к Кэйсё–ин обратился сам Янагисава. Его высочество, отличавшийся трогательной заботой о живых существах, не мог остаться равнодушным к слезным
Ёсиясу Янагисава делал вид, что ничего и знать не знает об этом. Никто никогда не слышал, чтобы он на чем–нибудь горячо настаивал. Будучи главным советником и находясь неотлучно при сёгуне, он никогда не спешил с ответами на вопросы.
Князь Хосокава бесстрашно попытался повлиять на ситуацию в замке.
— Вы, ваше сиятельство, что думаете насчет сего дела? — напрямик обратился он к Янагисаве, надеясь, что тот выскажет свое мнение без утайки.
Янагисава взглянул на собеседника. Лицо его было бледно и спокойно.
— А вы, ваша светлость? — ответил он вопросом на вопрос. Удивившись странной холодности его тона, Хосокава ответил:
— Ну, разумеется, помиловать.
— Что ж, я с вами согласен, — промолвил Янагисава с улыбкой. — Я сделаю все, что смогу.
— Однако все зависит исключительно от настроения его высочества, — присовокупил он.
— А вам, ваше сиятельство, разве неизвестно, какова позиция сёгуна? — с нажимом спросил Хосокава.
— Откуда же? — удивленно ответствовал Янагисава, с легкой усмешкой взглянув на князя и перевел разговор на другую тему. В комнату как раз вошли посторонние.
Когда они встретились в замке дней пять спустя, Янагисава сам затронул больную тему:
— Чем этим ронинам искать нового сюзерена, не лучше ли будет позволить им с почестями окончить здесь свой земной путь? Так оно будет в соответствии с принципом гуманности самурайского кодекса чести, да и сами ронины, говорят, этого всей душой хотели бы.
— Вы имеете в виду, что именно такова воля его высочества? — переспросил князь.
— Ну, точно я ничего не знаю, — уклончиво ответил Янагисава в своей неизменной мягкой манере. — А вы, ваша светлость, как полагаете? Со временем, конечно, люди будут выдвигать разные версии. Я лично всегда считал, что остается только положиться на суждение его высочества и принять высочайшую волю. С прискорбием наблюдаю, как близко к сердцу его высочество принимает случившееся. Каков бы ни был высочайший приговор, ронины уже одним этим должны быть безмерно счастливы.
Нынче утром в постели князь вспоминал тот разговор. Может быть, уже тогда решение сёгуна было известно? — подумал он.
Вся громоздкая тяжеловесная машина, нанизанная на ось единоличной воли сёгуна и именуемая «высочайшей справедливостью», пришла в движение. Цунатоси, бывшему одной из нескольких десятков шестерней этого механизма, оставалось только двигаться в том же направлении. Все хлопоты, все усилия, которые он предпринимал до сих пор, были просто вращением вхолостую. Должно быть, не высказывавший своего мнения и ничего не предпринимавший Янагисава и иже с ним заранее определили время, когда машина заработает, и направление, в котором она будет двигаться. Над пустыми хлопотами князя Хосокава верховный советник, наверное, только посмеивался.
Своим вассалам, явившимся с утра приветствовать господина, князь приказал:
— Проводите их в последний путь с почестями, торжественно.
Перед взором князя возник этот путь — ровная дорога, будто вымощенная камнем…
Часов в десять доставили официальный приказ, и на него надо было писать расписку. Цунатоси отправился в паланкине к дежурному управителю замка в текущем месяце, а оттуда погнал носильщиков к своей усадьбе в Мита, занавес дня был поднят.
Солнце еще не взошло, и на траве висели льдинки замерзшей росы, напоминая о зиме, которая не торопилась уходить. Но вскоре солнечные лучи заиграли в листве деревьев в саду, и небосвод окрасился лазурью.
Яхэй Хорибэ и Кихэй Хадзама, пробудившись от непрочного стариковского сна, встали рано. Одновременно с ними встали Дзюнай и Кураноскэ. В комнате молодежи двери были закрыты — все еще спали. Однако, пока Дзюнай оповещал своих соседей по комнате, что все уже решено, и церемония состоится сегодня, в комнате молодежи тоже началось шевеление, и ее обитатели по одному — по два потянулись к умывальнику.
Известие, которым поделился с ними Дзюнай, стариков нисколько не испугало. Всегда и во всем занимавший активную позицию Яхэй Хорибэ бодро заметил:
— Что ж, пора, пожалуй!
Остальные невозмутимо выслушали сообщение с таким видом, будто речь шла о том, чтобы выпить чашку чая или съесть плошку риса. На том разговор прекратился. Оглядев комнату, Кураноскэ увидел, что Кихэй Хадзама, который за время их пребывания в усадьбе Хосокавы и двух слов не проронил, уселся в уголке у окошка на свое особое место, на которое более никто не покушался, и блаженно дремлет, залитый от груди до колен падающим из–под стрех солнечным сияньем.
Как и говорили вчера вечером, явился мастера чайной церемонии и красиво расставили цветущие ветки белой сливы в нише–токонома. То было символом их кончины. Ронины тихо стояли и смотрели. Некоторые обсуждали икэбану, похваливая композицию.
Молодежь из соседней комнаты пришла пожелать старшим доброго утра. Кураноскэ непроизвольно пристально вглядывался в каждого, но видел только бодрые, отдохнувшие лица.
— Ну–ну, проходите, — вымолвил он.
Один за другим вошли Сукээмон Томиномори, Магодаю Окуда и Гороэмон Яда. В глазах всегда веселого и оживленного Гэндзо Акахани при виде цветочной композиции в нише–токонома мелькнула усмешка: «Ага, они уже здесь!..»
— Вы, кажется, вчера вечером неплохо повеселились, а? — сказал Дзюнай, чтобы как–то завязать разговор.
Молодые люди, смущенно улыбаясь, переглянулись, как бы говоря: «Да уж!»
— Кто это у вас там таким голосом вещал — прямо как настоящий актер? — продолжал выпытывать Дзюнай.
— А что, случилось что–нибудь? — спросил Яхэй Хорибэ, который сладко спал всю ночь и ничего не слышал.
Оценив комичность ситуации, ронины так и грохнули. Кураноскэ хохотал вместе со всеми.
— Однако, — негромко сказал он наконец, посмотрев на товарищей, — вам ведь уже все известно?…
Молодые люди, будто подобравшись, снова посерьезнели.