Рошка
Шрифт:
Люди мечутся, а подойти к нему боятся.
«Эй, отец! Отпусти людей, иначе сожгу твой Содом к чертовой матери! Я колдун, ты знаешь!»
Ну дурак, позер, выскочка, как был, так и остался.
Сунулись к нему стражники наконец — куда там! Присвистнул, как дьявол, и бросил вороного в галоп на толпу сквозь огни.
Скандал! Молодчиков покрепче отрядили на поиски буйного. Магуль выскочил на балкон в ночном колпаке, Марию от перил оторвал и потащил в дальние комнаты — запирать.
Я
Я нашел его на песчаных откосах у реки. Конь бродил в камышах, пугал куликов. Рошка меня, как ни странно, узнал, мы обнялись.
«Брось бузить, — говорю, — побереги себя. Тебе уже третий десяток. Ну, какой из тебя колдун? Самое лучшее для тебя — бежать».
А он будто не слышит. Ухмыльнулся.
«Бежать… Знаешь, Николаус, как надо бегать? Утром, до солнца, когда стрижи горстями в пустоте носятся. Разденься догола, вдохни и беги, беги, будто струнный перебор. Слышал… Фанданго… Все брось, прошлое, настоящее, имя, память. И только в небо смотри, неотрывно, будто мамкину грудь сосешь. Упаси Бог подумать, чтo под ногами. Глаз не опускай, и не упадешь никогда. Если повезет».
Я за голову схватился.
«Что ты несешь, — ору, — полудурок! Не хочешь бежать — пойди сдайся, будешь жить на поселениях с матерью. Чем плохо? Хуже, если поймают, ты их раздразнил — бить будут».
«Нет никаких поселений, Николаус. Они уже выкопали рвы».
Сказал, как убил.
И, уезжая, обернулся, оперся на конский круп ладонью.
«Смотри не забудь… не опускай глаз, тогда не упадешь».
Что с дурака взять…
Через несколько дней, вечером, завыли оси, заскулили кобели на коротких поводках, и из казенных ворот поползли подводы. Психи и тунеядцы, посчитанные, сидели тихо. По бокам гарцевал конвой, сам Петер Магуль покачивался в двуколке, в малиновом камзоле при всех регалиях.
Я тащился в отдалении, с жиденькой толпой тех, кто вылез полюбопытствовать. Среди прочих я заметил Анну. Она держала на коленях чьего-то ребенка, на ухабах вздрагивала обритая голова.
Я все понимал, а не завоешь, бегите, мол, все врут — там смерть.
Я встретился глазами с Анной, конечно, она меня не помнила, но по взгляду ее ясно было — они там, на подводах все уже поняли.
И — всадник.
Как из ножен его выхватили в небо. Осеннее марево прострелено было солнцем, и всадник рос, конь прядал скачками, ближе, ближе…
Вскинув руку, скакал Рошка, и окровавленная ладонь словно горела.
Магуль сделал знак холуям, не торопитесь, мол, пусть подъедет поближе.
Разом завыли, рванулись собаки.
По лицам конвоя я понял, юнкер, что там, за спиной творится.
Они корчились,
Ой, парень… Сдохну я, невмоготу говорить…
Город вспыхнул, как коробок, закричал огнем со всех концов. Зачадил вползаката. Занялся арсенал — грохнула пороховая башня. Охрана бросила подводы, как в тумане я видел… арестованные разбегались на волю.
Лошади бились в постромках.
И резкий крик перекрыл сумятицу. То по сизой траве, потеряв платок, бежала рыжая Мария, юбка, взмыв, обнажила колени.
Рошка замешкался, закрутил коня, весь потянулся к ней, улыбаясь, миг — и подхватил бы в седло.
Магуль, выпавший из двуколки, брошенной кучером, вырвал пистоль, выстрелил.
И бросило Рошку в пыль крестом.
Тут я словно в вате потонул. Проморгался на плацу, пыльный, в копоти. Вокруг меня собрались люди, я никого не узнавал. Отлежал в лазарете два дня, как закрою глаза — все виделось мне, как дорожный прах под телом меняет цвет на быстрый, алый… Этого не опишешь.
Стал я поправляться, героем прослыл в гарнизоне. Наплел им небылиц пострашнее, чтобы оправдать штатские шмотки.
А ротному вышла нахлобучка от начальства за самодурство, и скоро его от нас перевели.
Что? Нет, никакого колдовства не было. Просто я умолчал, а Рошка тогда на площади добавил… как подводы покинут город, начнется колдовство, и убережет свое добро тот, кто подожжет дом соседа. А как займутся кровли, пусть разбегаются без оглядки, может быть, порознь людьми станут.
Тогда все посмеялись друг перед другом, а про себя решили, что будут делать. Старая штука, а они купились, потому что умели жить похитрее.
Воля твоя, парень, можешь не верить, считай, что я тебе наврал сказку.
Нет, с тех пор я не выходил ночью. Не хватало духа, а случая не представлялось… Вот такие пироги…
Темнеет… Хочешь — ночуй у меня. В сарае найдется второй тюфяк.
О чем я думаю? Не твоя печаль. Ну, мне кажется, что такие города горят ой, как плохо… Да и мало ли в Ночной Логрии городов. Представляешь, Логрия соединится, а вторая половина — такая. Собаки, рвы… Ну, да, и рукава закатанные.
Молиться надо. Ничего поделать нельзя.
Э, постой! Ты куда? Дурак, что ты в одиночку сможешь? Вот, один уже допрыгался…
Подожди, я возьму короб. Товар… Да гори он, товар!
Парень! Я с тобой!
Ты что, ревешь что ли? Ну ладно, показалось… Дай мне руку, а то я робею. Правая сторона где? Ага…
Ну, юнкер… раз… два…
Господи!
28 мая 1998,
Москва.