Роскошь(рассказы)
Шрифт:
— Полдничать? — Александр Иванович охотно остановился, чтобы ответить Гале. — Придем, спасибо. А чем вы нас угостите?
— Будут сдобные булочки, очень вкусные, с маком, Александр Иванович, — весело сообщила Галя, — и пирожные.
Галя давно уже работала на дачах и знала, что среди «хозяев» встречаются два сорта людей, которых она про себя звала по-детски: «буки» и «добрые». «Буки» тебя не замечают, хоть тресни от желания им угодить. Их можно годами обслуживать — они даже имени твоего не спросят, а если что скажут, то непременно обидное: «У вас сегодня окрошка невкусная». «Добрые» же, к числу которых относится Александр Иванович, напротив, быстро привыкают к тебе, не любят, когда тебя от них переводят,
— Ну пирожные для меня хуже смерти, — пошутил Александр Иванович, — а про сдобы и говорить нечего… Но чайку попьем, попьем.
— Приходите, — улыбнулась Галя.
Дождь стал мельче, безвреднее: иди — не промокнешь. По аллейкам, обсаженным пышными кустами желтой акации, не спеша двигались два пятна: кремовое и темно-синее. Мужчины прошли мимо теннисного корта с асфальтовым покрытием, на котором они сегодня до дождя помахали чуть-чуть ракеткам, и мимо волейбольной площадки, на которой никто никогда не играл. Из дощатой зеленой беседки, попавшейся им по дороге, слышался лихой перестрел костяшек.
— Алексан-Ваныч, присоединяйтесь!
Заядлые доминошники дневали в беседках целыми выходными.
— Загляну попозже, — пообещал тесть.
— А что не видно Марьи Григорьевны?
— Она в Крыму, вместе с дочкой и внуком.
— Купаются там?
— Нет, вода, говорят, еще холодная. Загорают.
— Тоже дело!
«Домино — вот основа великого единения начальства с народом», — подумалось Игорю. Он презирал домино и не мог понять, зачем здесь играют в эту плебейскую игру. С таким же презрением он относился к пиву. Пацаном он бегал искать отца у пивного ларька невдалеке от местного пивоваренного завода, обдававшего окрестности тяжелым запахом.
— Пап, иди домой, мамка ждет, ругается.
— Подождет… Ну-ка, на, выпей.
В его руки опускалась тяжелая липкая кружка с обкусанными краями.
— Чего не пьешь? Или брезгаешь? — И подивился пьяно: — Он брезгает!
— Будешь звонить — приветы передавай.
— Обязательно.
Если у него сорвется, она не даст мне покоя, будет пилить: говорила тебе, авантюрист! — Настоящая теща.
— Так, значит, он пошел и нажаловался на тебя? — переспросил Александр Иванович, словно их разговор перебили доминошники.
Игорь вздрогнул и живо кивнул.
— И, говоришь, в парткоме у вас там Стаднюк командует, верно?
— Стаднюк Петр Петрович.
— Стаднюк… — Александр Иванович искоса посмотрел на зятя. — А ты думал, что стариков можно толкать, пихать, сдергивать с насиженных мест, а они будут сидеть, как воды в рот набравши.
— Александр Иванович! — воскликнул Игорь. — Я никого не собирался сдергивать!
— В песне, конечно, красиво поется, ничего не скажешь: «Молодым везде у нас дорога…», — но жизнь пока что еще не песня, хотя мы хотим, чтобы она стала песней.
— Дело в том, — начал Игорь, — что раз дошло до такого инцидента, то закрыть Черную лестницу на время просто необходимо. Если там могут…
— Но когда ты закроешь лестницу, — не дослушал его Александр Иванович, — ты закроешь сразу и путь вашему… как его?
— Сперанскому.
— …Сперанскому к переизбранию в парторги.
«А старик сечет», — подумал Игорь.
— Может быть, и так, — сказал он, — но дело не в этом…
— Нет, дело как раз в этом, — мягко, но уверенно надавил тесть и при этом недовольно покашлял.
Игорь закусил губу и ждал: сейчас шарахнет его царь-пушка. По нему самому! Еще мгновение — и тесть закричал, зафыркал, затопал ногами, проклял его и прогнал в мир за зеленый забор и приказал охранникам назад не впускать. Прощайте, дачи с утренними ваннами, вкусные обеды с дотациями, Гали-подавальщицы, просторные
Мужчины молча свернули на узкую асфальтированную тропку, ведущую к даче.
Стаднюк может понять таким образом, что на него оказывается давление, а этого Александр Иванович не желал. Это было не в его принципах.
— Хорошо, — сказал он, — шагая впереди Игоря, — я постараюсь связаться с вашим Стаднюком завтра с утра. Ты к каким идешь к нему?
— К одиннадцати.
Александр Иванович кивнул.
— …Связаться, чтобы… — он помедлил, внимательно выбирая слова из своего невидимого колчана и осматривая их со всевозможными предосторожностями, словно они отравленные; — чтобы он подошел к этому делу… непредвзято. Чтобы, вернее, он не был под впечатлением той жалобы.
— Иначе будет разгром, — неловко усмехнулся Игорь. Александр Иванович не откликнулся на эти лишние слова.
Они вошли в дом.
— Я, пожалуй, сосну часок, — объявил свою волю тесть и стал подниматься по скрипучим деревянным ступенькам на второй этаж, в спальню.
— Да! — остановился он на полдороге, морща лоб. — Ты Таньке ничего об этом не сообщал?
— Нет.
— Ну и не надо пока. Не стоит девку волновать понапрасну. Пусть себе отдыхает.
«Понапрасну!» Игорю захотелось вихрем взлететь по лестнице и от всего сердца броситься тестю на шею. Но он переборол свое мальчишеское желание. С благодарностью вообще никогда не следует перебарщивать. Игорь достал сигарету, закурил, отойдя к окну. Спокойным, светлым взглядом смотрел он на клумбу нарциссов, посаженных чьими-то заботливыми руками, на Колькины качели, привешенные между двух сосен, на набухающие грозди белой сирени. «Если б еще Надька завтра пришла… Никак у нее телефон, черт, не соберутся поставить…» Он уже докурил, когда до него донесся голос тестя:
— Игорь!
Бросив окурок в форточку, он направился на зов, ожидая получить просьбу накапать капель двадцать валокардина в рюмку и принести воды запить или еще что-нибудь в таком роде, однако тесть, возлежа на широком уютном ложе, заговорил о другом.
— Знаешь, — сказал он, — когда цветку тесно в горшке, что с ним делают?
— Пересаживают в горшок побольше? — подивился вопросу Игорь.
— Вот именно! А иначе он либо погибнет, либо горшок разорвет. Понял? — Александр Иванович помолчал. — Тебе надо уходить из твоего Института, — продолжал он. — Ты из него взял все, что мог. А остальное там не твое… Выходи-ка на широкую дорогу. Есть много интересных мест, где можно попробовать свои силы… и не горячись. Ты горячишься, Игорь, — дружелюбно улыбнулся с подушки Александр Иванович, — а разве философам пристало горячиться?