Россия 2015. Эпидемия
Шрифт:
– И что же вы хотите предложить такому народу вместо палки?
– Здоровый, разумный эгоизм. Мы со всеми дружим, всем улыбаемся, но жестко блюдем исключительно свои интересы. Мы занимаемся сами собой и никуда не лезем. Нам наплевать на то, кто кого режет: израильтяне палестинцев или палестинцы израильтян, хуту – тутси или наоборот. Каждый наш шаг на международной арене должен быть обусловлен одним вопросом: «А что мы с этого будем иметь?» И это «что» должно выражаться в серьезных материальных приобретениях. Здесь и сейчас, а не когда-то в заоблачном будущем. А критерием эффективности
– Ну да, ну да. Эдакий коктейль у вас получается из изоляционизма, протертого до дыр славянофильства и примитивного, так сказать, биологизма. Весьма отвратительный напиток получается, надо заметить. К тому же крайне нестойкий. Смешать это все можно попробовать, но выпить не успеете. Разложится на составляющие. Нереально все это. Ерунда.
– Я не знаю, реально это или нереально. Я знаю лишь одно – только так мы сумеем выжить. А если это нереально, то что ж…
– Ну да ладно. Оставим это. Я хотела бы вернуться к вашей схеме исторического развития. Надо сказать, начетническая схемка выстраивается. Факты-то притянуты за уши. А куда вы впишите Великобританию, а ведущая сила западной цивилизации Соединенные Штаты? Как же они без авторитаризма-тоталитаризма обошлись? А?
– Дай им Бог всего хорошего, конечно, я им зла не желаю, но, как говорится, еще не вечер. Если нынешние тенденции будут иметь продолжение в будущем, то может вдруг так оказаться, что между демократией и тоталитаризмом не такая уж и непроницаемая стена. А по поводу авторитаризма в вышеупомянутую историческую эпоху… А как вам такой великий демократ и друг товарища Сталина, как Франклин Делано Рузвельт? Тут вам и признание СССР, и четырехкратное избрание (интересно, как там у них обстояло дело с административным ресурсом?), и нарушения конституции, и введение социалистических элементов в хозяйственную жизнь (как часть нового курса), и заключение в концлагеря американских граждан, как сказали бы у нас, японской национальности.
– Вы опять все передергиваете. Да, Рузвельт был сильной личностью, но это совсем не означает, что он был авторитарным правителем. Американский народ уникален в своем роде. У него имеется стойкий иммунитет на всякого рода недемократические действия правительства. Так что ваши…
– Да, да, – прервал ее Колосов, – я в курсе. Вы относитесь к американскому народу с большим уважением и, можно даже сказать, с пиететом. Я даже помню, что одна ваша статья, посвященная терактам в Нью-Йорке и Вашингтоне в 2001 году, начиналась так: «Американцы – это боги…»
– А что вы имеете против? Этот народ с таким мужеством и достоинством прореагировал на эти преступления международного терроризма…
– Да я ничего не имею против. Американцы действительно толковые, работящие и в целом хорошие ребята. Но каждый раз, как я слышу про международный терроризм и его преступления, мне почему-то вспоминаются два события из прошлого. Это – поджог рейхстага и убийство товарища Кирова. Ну а касательно исключительности… Если помните, эти события в Америке произошли вскоре после начала второй чеченской и
Петровская чуть было не захлебнулась от возмущения:
– Да как вы можете сравнивать справедливый гнев демократической нации с проявлением великодержавного шовинизма русских, вот уже два столетия ведущих колониальную войну на Кавказе?..
Но тут в их разговор вмешался Михаил:
– Александра Ефимовна, вы хотите позвонить в Москву своим друзьям? Телефоны в Москве работают. Пап, представляешь, я позвонил в нашу мастерскую, а там – Пашка. Он теперь от тетки туда переехал. Говорит, в Москве сейчас весело. Не может выбрать, куда сегодня вечером идти: в Останкино или к Белому дому. Говорит, что и там и там сегодня ожидаются важные события.
– Мишенька, дорогой, – разнервничалась Петровская, – давай скорей. Я тебе продиктую номер.
Она стала диктовать Мишке цифры телефонных номеров, и тот старательно, в течение получаса, пытался дозвониться, но тщетно. И домашний, и мобильный номер вызываемого абонента не отвечал.
– Александра Ефимовна, давайте другой номер попробуем.
– Я не помню наизусть других номеров, – она была явно расстроена.
– Да вы не расстраивайтесь, мобильные, наверное, и в Москве не работают, а домашний… Мало ли где может быть человек в такое время. Рано ведь еще. Вечером повторим попытку.
– Да, да, – пробормотала Петровская.
Тем временем Виктор Петрович с помощью Марины и Вики собрали разбросанное по поляне имущество и уложили все в машину.
– Миша, Александра Ефимовна, садитесь в машину, мы уже уезжаем.
К бронетранспортеру подъехали ровно в восемнадцать ноль-ноль. На этот раз около него оказался только один солдатик. Усевшись на теплый асфальт дороги, он мирно спал, привалившись к колесу бронетранспортера. Из-за кустов, с обочины, выбрался лейтенант, услышавший урчание фордовского мотора.
– А, это опять вы. У вас еда есть с собой?
– Есть, – ответил Мишка, – консервы.
– Ну, отлично. С вас двадцать банок, – лейтенант прищурился, что-то прикидывая в уме, – нет, двадцать четыре. Нас здесь четверо, – улыбаясь, пояснил он. – И хлеба. У вас есть хлеб?
– С хлебом у самих напряженка, – улыбнулся в ответ Виктор Петрович, – но мы дадим галеты. Две пачки. Идет?
– Идет. И сто баксов, – лейтенант оценивающим взглядом окинул отца и сына Колосовых и их машину, – нет, двести. И езжайте себе спокойно.
– Лейтенант, а ты не того? – Мишка аж покраснел от возмущения, – не слишком ли круто завернул?
– Да нет. Нормально. Я же должностное преступление совершаю.
Виктор Петрович рассмеялся и, протянув руку лейтенанту, сказал:
– Добро. По рукам?
– По рукам, – лейтенант протянул свою.
Колосов собирался уж было идти к машине за обговоренной данью, но тот удержал его руку в своей и, вдруг понизив голос до шепота, спросил:
– «Калаши» нужны? Два, с подствольниками. По два рожка к каждому и по две гранаты. По сто баксов за каждый.