Россия и Англия в Средней Азии
Шрифт:
Отказаться от таких нравственных приобретений и тем дать эмиру возможность оправиться — ген. губернатор был не в силах.
Но и помимо нравственных выгод, обладание Самаркандом весьма выгодно для нас и в материальном отношении, ибо дает нам возможность держать Бухару в постоянной от нас зависимости, так-как Самарканд владеет гидравлическими сооружениями по снабжению всей остальной части бухарских владений водою. Сохранив Самарканд за собою, мы всегда можем оставить Бухару без хлеба и воды то-есть обречь ее на голод и жажду, и таким образом, регулировать страсти фанатического населения путем спасительной диеты! Важность вопроса об очереди в пользовании водою достаточно характеризуется уже тем обстоятельством, что с первого же слова переговоров, бухарцы прямо повели речь о наблюдении за правильным и справедливым распределением воды Зеравшана.
Держа в руках земли, лежащие по нижнему течению Зеравшана, мы, и без естественных границ, можем считать
В виду всего вышесказанного, сочтено было необходимым изменить предложенные прежде условия. Бухарские послы, явившиеся в Катты-Курган, просили дать им девятидневный срок для доставления ратификаций, и не двигать войск с занятых ими позиций. Это было им обещано и мы свято соблюдали условие до истечения срока, оканчивавшегося 1-го июня. Не смотря на беспрерывные нападения бухарцев на войска, стоявшие лагерем под Катты-Курганом, мы ограничивались только пассивною обороною.
Эмир и на этот раз не оценил умеренности наших требований и, вдобавок, трактуя о мире, втайне приготовлял все средства для нанесения нам неожиданного удара: 2-го июня его войска и союзники должны были атаковать русских единовременно и в Катты-Кургане и в Самарканде. Результатами этой стратагемы были: бой 2-го июня под Зерабулаком, осада Самаркандской цитадели шахрисябзцами и мятежниками со 2-го по 8-го июня, и нападение на Яны-Курган. Замыслы эти, как известно, не увенчались успехом.
Неудачи разбили все соображения и надежды эмира, смирили гордость его и заставили согласиться на предложенные ему еще в Катты-Кургане условия, оставшиеся без изменения, не смотря на новые успехи нашего оружия. 12-го июня прибыл новый гонец от эмира с письмом, в тоне которого слышалось безнадежное отчаяние. Надобны были какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства, чтобы поколебать характер азиятского деспота до унизительной просьбы принять его капитуляцию, вместе с оставшимися войсками и артиллерией, и допустить его до личного свидания с Государем Императором, чтобы испросить себе позволение удалиться в Мекку. Генерал-губернатор отвечал в тот же день и поспешил успокоить эмира при чем уверял его, что «никогда я не имел цели и желания уничтожить бухарское ханство: как прежде, так и теперь повторяю, что мир и спокойствие соседних с Россиею владений, составляет цель моих трудов и даже моих войн». Далее эмиру советовалось объявить народу о заключении мира, а касательно капитуляции войск ему напомнили, что эти войска пригодятся ему еще для усмирения непослушных сыновей и для подчинения вновь своей власти мятежных беков, сделавшихся независимыми в последние годы его неудачной борьбы с Россиею. Таким образом, генерал-губернатор добровольно отказался вплести в свой лавровый венок новую солидную ветвь. Безусловная сдача эмира произвела бы невообразимый эфект и не в одной только Азии!
Отстранив эту капитуляцию, мы лишились неисчислимых выгод. Начать с того, что ничто не мешало нам посадить на ханство того же Музаффара, но ужь тогда он знал бы, что он держится только нами и если-бы чье положение оказалось неудобным, то конечно не наше.
Мы отступили сами перед громадностью и неожиданностью достигнутых результатов, хотя капитуляция эмира вовсе не обязывала нас непременно занять Бухару, а тем менее водворяться в ней. — Разве опасались, что не с кем будет заключить мир? — Но ведь документы все равно для азиятов не обязательны — обязательна только сила, а самая действительная статья договора — контрибуция — могла быть взыскана и без Музаффара. Тремя дополнительными статьями мирного договора 23-го июня определялось: 1) присоединение к России Самаркандского и Катты-Курганского округов, 2) разграничение российских и бухарских владений и 3) предоставление работ по разграничению смешанной международной коммисии. Кроме того, секретными статьями, эмир обязывался уплатить в течение года 125 000 тиллей или 500.000 рублей золотом или серебром, и следить за тем, чтобы пограничные беки не дозволяли разбойникам переходить в пределы Российской Империи.
По заключении мирного договора, эмир выразил желание, чтобы четвертый и любимый сын его, Тюря-Джан, был принят в какое-нибудь учебное заведение в Петербурге. Ходатайство генер. губернатора по этому предмету удостоилось Высочайшего соизволения, о чем и сообщено было эмиру, но он в это время был занят более близким и тревожным делом: старший сын его, Катты-Тюря, поднявший знамя бунта, приобрел, благодаря своей ненависти к русским, большую популярность и был уже провозглашен кое-где эмиром. Разосланные им прокламации, в которых эмир-отец обзывался «неверным» за мир его с Россиею и объявлялся низложенным, произвели большое волнение в народе. Войска бухарские двинуты были к Черахчи, с целию вытребовать от шахрисябзских беков, скрывавшегося у них, претендента-сына. — Желая помочь эмиру и тем доказать ему, осязательным образом, выгоды мирных с нами отношений, ген. губернатор приказал генералу Абрамову сделать диверсии к Кара-Тюбе, Ургуту или Джаму, а не то и далее, под видом рекогносцировки, лишь бы движение это было сделано во-время, при чем добавил: «тогда можно оказать услугу Эмиру, не вдаваясь самому в военные действия, которых, во всяком случае, следует избегать».
Генерал Абрамов предупредил эмира, что он выставит отряд к Джаму, чтобы не допустить шахрисябзских беков до серьезной помощи Катты-Тюре.
Обстоятельства тем временем все усложнялись: претендент вошел в сношения с туркменами, Хивою и киргисскими партизанами. 16-го августа Сыддык, пользуясь отсутствием эмира, занял крепость Нураты, а оттуда двинулся к Кермине, куда претендент назначил его беком. Эмир, оставив в Черахчи 1,500 человек, возвратился в Бухару. Претендент тотчас занял Черахчи, а затем и Карши.
Однако же рекогносцировка наша к Китабу заставила шахрисябзских беков отозвать из Карши 4,000 войска с артиллерией, и дальнейшая деятельность Катты-Тюри была, таким образом, приостановлена. В это время, пользуясь некоторым затишьем, эмир выступил из Бухары, разбил Сыддыка под Кермине и восстановил здесь свою власть.
За то другой киргисский партизан Назар, с 10,000 войска, осадил и взял Хатырчи; часть его войска перешла нашу границу, но скоро была рассеяна, высланным для того, нашим отрядом. Туркмены же были на столько смелы, что делали набеги под самую Бухару — так что эмир, возвратившися в столицу, попал как бы в осаду.
Все эти беспорядки, отзываясь и у нас, вследствие разных слухов о замыслах Катты-Тюри против Самарканда и Катты-Кургана, были нам невыгодны еще и в том отношении, что, в случае падения эмира, влекли за собою почти неизбежную войну, а это было для нас тем неудобнее, что наступала пора сборов податей и войскам надобно было еще устроиться на зиму. К тому же, никем нелюбимый, непопулярный и неэнергичный Сеид-Музафар был во всяком случае более удобен для нас, чем энергичный и популярный фанатик Катты-Тюря. Наконец, по азиятским понятиям, договоры и условия настоящего владетеля не обязательны для его преемников, а потому в наших видах и интересах было поддержать старого эмира. Все эти причины казались на столько убедительными, что когда эмир обратился наконец к Абрамову с просьбою о помощи, которой до этого старался всячески избежать, то джамский отряд был передвинут к Карши и 23 октября, после небольшой стычки, занял город, покинутый бежавшим претендентом. Еще раньше эмиру дано было знать о движении отряда в Карши и предлагалось прислать своего бека с отрядом, для принятия от нас города, но так как бухарцы шли весьма медленно, как видно не вполне доверяя нашей искренности, то отряд наш выступил 27-го октября из под Карши по Самаркандской дороге и остановился в расстоянии одного перехода. Передача города войскам эмира возложена была на самих аксакалов. Тогда бухарцы прибавили шагу и в тот же день вступили в город. На другой день, узнав, что бухарцы уже заняли город, отряд продолжал движение к Самарканду.
До какой степени недоверчиво относились бухарцы к нашим действиям, можно судить из письма эмира: «мы узнали, писал он, что русские вступили в Карши и заняли его. Вследствие какой необходимости это было сделано, мы совершенно не понимаем… Русский Царь — государь могущественный и владения его очень обширны. Я вступил с ним в дружбу, а теперь и друзья и враги знают о занятии города». Легкий успех над Каты-Тюрей и возвращение города эмиру произвели весьма благо приятное для нас впечатление как в среде нашего собственного мусульманского населения, так и в соседних владениях. Яхья Ходжа, принявший от нас Карши, писал Абрамову между прочим: «выступлением вашим из Карши, вы совершили великий и благородный подвиг — теперь все удивляются искренности вашей дружбы, а мы гордимся теперь этим перед теми, кто утверждал противное». Эмиру же это до того понравилось, что он просил потом, чтобы мы кстати взяли для него также и Якобах и Шахрисябз, при чем обещал принять военные издержки на свой счет. Шахрисябзские беки были однакоже так напуганы рекогносцировкой нашей к Китабу, что прислали депутацию с изъявлением покорности, и, по нашему требованию, обязались возвратить Якобах эмиру.
Катты-Тюря, непринятый шахрисябзсцами, обратился к генералу Абрамову с просьбой примирить его с отцем «я бы поехал к государю моему лично, писал смирившийся принц, я бы просил у него прощения, упал бы к его ногам, целовал бы их и отер бы ими свои слезы».
Казалось, что раскаяние было полное, но когда эмир согласился простить его и вызывал к себе, то Катты-Тюря, не доверяя искренности отца, просил покровительства России. Получив позволение прибыть в Самарканд, принц этот свернул, однако же, с дороги и двинулся на Хатырчи, занял этот город и предал многих из своих противников казни. Затем он направился к Кермине, но тут уже подоспел из Карши сам эмир и претендент бежал в Нурату. Вытесненный и оттуда, он скитался в Хиве, Авганистане и, наконец, принят в Кашгаре.