Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика
Шрифт:
Будучи императором феодальной России, Александр I должен был, по мнению некоторых сторонников геополитической теории, повинуясь законам этой теории, вступить в союз с Наполеоном ради национальных интересов своей империи. Обычно для доказательства приводят пример первой крупной попытки франко-русского сближения в самом конце правления императора Павла I. Но, именно, в самом конце правления, а то как император закончил свою жизнь хорошо известно.
Пример, правда, по нашему мнению самый неудачный, ибо он опровергает выдвинутый тезис и доказывает совершенно обратное. Как только Павел I «охладел» к англичанам и «полюбил сгоряча» французов, как только попытался пойти на заключение союза с Наполеоном [23] и самостоятельно реализовать проект похода в Индию, так его ожидал печальный конец в Михайловском замке в марте 1801 г. Император заплатил жизнью за забвение истины, выраженной словами графа Н.П. Румянцева, что русский деспотизм «ограничен дворянскими салонами» {20} . Причем, подавляющее число русских дворян ликовало, узнав о смерти Павла и восшествии на престол его сына. Русские офицеры и генералы, участники цареубийства, не понесли никакого наказания (как и общественного порицания), а впоследствии отличились в войнах против Наполеона. Так Л.Л. Беннигсен занимал пост главнокомандующего в 1807 г., а попавший в опалу П.А. Пален, даже находясь в отставке, фигурировал кандидатом на пост главнокомандующего в августе 1812 г. Конечно, в соответствии с некоторыми утверждениями, заговор был инсценирован на английские деньги (хотя никто еще этого документально не доказал), но сознательными участниками были русские гвардейцы. Думаю, что они сподобились на такой поступок — подняли руку на помазанника Божьего — не из-за денег, а по глубокому убеждению, что жить под таким правлением уже больше невозможно, а стране грозила серьезная опасность [24] .
23
Американский профессор X. Регсдейл сделал интересный вывод, противоречивший традиционным версиям, что союз 1801 г. «не более чем миф», его фактически не существовало, «и если остальная Европа боялась его, то ни французы, ни русские не питали в этом отношении никаких иллюзий. Союз не состоялся не вследствие убийства Павла. Дело было в непримиримых политических разногласиях». (Регсдейл X.Просвещенный абсолютизм и внешняя политика России в 1762—1815 гг. // Отечественная история. 2001. №3. С. 13—15, 23.) Автор, правда, оговорился, что этот вывод он сделал на основании изучения документов дипломатических ведомств Сардинии, Неаполя, Швеции, Дании, Пруссии, т. к. он в свое время не получил доступа к российским архивам.
24
А. Чарторыйский назвал заговор против Павла I «всеобщим»: «Можно сказать не ошибаясь, что заговор был составлен при почти единодушном согласии высших классов общества и преимущественно офицеров»; «Все, т. е. высшие классы общества, правящие сферы, генералы, офицеры, значительное чиновничество — словом все, что в России составляло мыслящую и правящую часть нации, было более или менее уверено, что император не совсем нормален и подвержен болезненным припадкам» (Из записок князя Адама Чартоыйского. С. 108, 131).
Уж, кто-кто, а сын Павла I очень хорошо понимал расклад внутриполитических сил в России и вряд ли хотел наступать на грабли 1801 г. Он очень хорошо знал, какое сословие надо особо выделять на фоне социального пейзажа России, на кого необходимо ориентироваться в своей политике, чтобы сохранить не только власть, но и жизнь. Внешнеполитический кругозор и устремления государства тогда полностью определялись интересами дворянства, которое уже четко определилось, что с Францией Бонапарта ему не по пути. В этом и заключалось идеологическое обоснование курса Александра I и мотивов государственного эгоизма, определяемого экономической, финансовой и политической пользой страны.
Мне могут возразить, что дворянство — это не народ. Все же это была часть народа, а в то время единственная социальная и общественная сила, способная определить и сформулировать свои политические интересы, т. е. говорить от имени всей империи [25] . Остальные сословия оставались безмолвными, даже духовенство и купечество, не говоря уже о крестьянстве (способном лишь на локальные бунты) или о других малочисленных сословиях. Поэтому можно с уверенностью говорить, что проводимая политика Александра I имела вполне внятную и логичную мотивировку, а не диктовалась его эгоистической «личной неприязнью» (таковая у него была не только к Наполеону, но и ко многим европейским коронованным особам). Любая государственная политика — вещь весьма прагматичная, она всегда направлена на соблюдение определенных интересов. В данном случае, российский император очень отчетливо определял цель государственной деятельности и геополитического позиционирования страны на самом высшем уровне, выдерживал свой курс, исходя из идеологических, социальных и экономических приоритетов русского дворянства.
25
Уместно привести суждение о значении этого сословия в России современника событий историка Н. М. Карамзина: «Дворянство есть душа и благородный образ всего народа» (Карамзин Н. М.Сочинения в 2-х томах. Т. 2. Л., 1984. С. 221).
Этого требовал от российского императора и сухой анализ расклада политических сил в Европе, даже с точки зрения основ геополитики. Географический компонент действительно дает основания предполагать, что Франция и Россия при определенных условиях являлись естественными союзниками. Они не имели до 1807 г. общих границ и никаких точек соприкосновения, но между ними располагались, помимо Пруссии, земли многочисленных немецких государств. Это была огромная территория, где как раз прямо сталкивались тогда французские и российские интересы. В конце XIX в. после образования мощной Германской империи геополитический фактор сработал очень четко. Франция и Россия, несмотря на различия в государственном и политическом устройстве, вступили в союз против Германии. Император Александр III, наверно, самый твердый самодержец из династии Романовых, вынужден был на официальных встречах с французским президентом стоя слушать французский гимн «Марсельезу». Можно только догадываться, что творилось в тот момент в душе этого убежденного и последовательного противника революций, но все его идеологические предубеждения перевешивала государственная необходимость. Иногда, для того, чтобы разобраться в далеком прошлом, оказывается, необходимо этот отрезок времени сравнивать с хотя бы наступившим завтрашним днем. Так исторические детали бросают тень на уже прошедшее будущее. Геополитические факторы, если они имеются, работают без запоздания во времени.
В начале XIX в. германской угрозы в Европе еще не существовало. Следовательно, не имелось и прямой необходимости в союзе между Францией и Россией против Германии [26] . Британские острова территориально находились в стороне от континента, и у России не было даже малейшей надобности объединяться с кем-либо, а тем более с Францией, против Англии. Наоборот, все пять великих европейских держав в первую очередь боролись в то время за преобладание и влияние в немецких землях. И самой реальной тогда (что подтвердила сама история) была угроза французской гегемонии в Германии, а это — центр континента, поэтому речь шла о будущем всей Европы [27] . Если проанализировать состав всех коалиций, то можно без труда заметить, что, помимо бессменного «банкира» союзников — Англии, их участниками (правда, с периодическим выбыванием) являлись Австрия, Пруссия, Россия, по выражению Э.Э. Крейе «альянс фланговых государств против центра» {21} . Главная проблема заключалась в обилии мелких немецких государственных образований, которые потенциально легко могли стать жертвой сильного соседа, т. е. Франции. Эта постоянно возраставшая угроза в глазах государственных деятелей того времени обоснованно персонифицировалась с именем Наполеона, которого некоторые историки пытаются изображать в образе чуть ли не голубя мира. А вот как характеризовал ситуацию и политику Наполеона один из известнейших тогда отечественных литераторов П.А. Вяземский: «Гнетущее давление наполеоновского режима чувствовалось во всех уголках Европы. Кто не жил в эту эпоху, тот знать не может догадаться, как душно было жить в это время. Судьба каждого государства, почти каждого лица, более или менее, так или иначе, не сегодня, так завтра зависела от прихотей тюильрийского кабинета или боевых распоряжений наполеоновской Главной квартиры. Все жили как под страхом землетрясения или извержения огнедышащей горы. Никто не мог ни действовать, ни дышать свободно» {22} .
26
Даже поборник русско-французского союза А. Вандаль, отдавая должное политическому фактору в отношениях между двумя империями, писал в предисловии к своему труду: «Несмотря на то, что природа расположила оба государства так, как бы предназначала их для союза, политика нагромоздила между ними противоречивые интересы» (Вандаль А.Наполеон и Александр I: Франко-русский союз во времена первой империи. Т. 1. С. I.)
27
Например, Д. Ливен полагал, что для контроля Европы «требовалось покорить ее каролингское ядро — иными словами, Францию, Италию, Германию и Нидерланды. В этом Наполеон преуспел. Но после этого будущий европейский император столкнулся с двумя грозными периферийными центрами силы в лице России и Великобритании. И та, и другая, естественно, рассматривали каролингское ядро Европы, как угрозу для своей безопасности, и стремились победить его. Поэтому Наполеону, в роли наследника Карла Великого, было затруднительно добиться прочного мира». (См.: Ливен Д.Россия и наполеоновские войны: Первые мысли новичка //Русский сборник: Исследования по истории России. Т. IV. С. 35.
Именно поэтому в рассматриваемый период времени и возникли антинаполеоновские коалиции, несмотря на колебания европейских правителей, порождаемые боязнью перед мощью французской военной машины. Дабы не быть голословным приведем аналогичное мнение А. Чарторыйского, критически относившегося к России, но давшего в своих воспоминаниях взвешенную оценку европейской ситуации до 1805 г.: «Чтобы понять политическое движение этой эпохи и горячность, с которой Европа принялась бороться с Наполеоном, несмотря на страх, внушаемый им, следует припомнить общественное мнение о Наполеоне, преобладавшее в Европе….вся вера в Наполеона, всякая иллюзия исчезла, как только он встал во главе правительства Франции. Каждое его слово, каждый поступок убеждали всех, что он думает действовать только силой штыков и массой войск. Это было основной ошибкой Наполеона, подорвавшей его могущество… Правда, он выказал себя разносторонне талантливым человеком, но обнаружил в то же время и свое полное неуважение чьих-либо прав и желание всех поработить и подчинить своему произволу. Поэтому, когда наступил момент, благоприятный для борьбы с Наполеоном, все приняли в ней участие со спокойной совестью, так как это была борьба с силой, переставшей быть полезной для общества. Такое мнение, ставшее в Европе общим, распространилось и в России. Оно-то и толкнуло ее правительство, погрешившее, может быть, излишней торопливостью, на путь, на котором уже не было никакой возможности сохранить за собой прежнюю роль, наиболее достойную для России» {23} . И «пинками» в коалицию никто никого «не загонял», это был осознанный выбор государств, видевших реальную опасность для своих интересов и своего суверенитета со стороны Франции. Подобными «силовыми» методами создать военно-политический союз было просто невозможно. Разыгравшийся аппетит гениального и агрессивного полководца и его беспардонная политика «балансирования на грани войны» заставляли монархов опасаться за свои троны, а государства «запуганной» Европы искать пути к объединению сил против Наполеона, как «врага всемирного спокойствия». Очень метко написал об этом В.В. Дегоев: «Словно играя с судьбой и испытывая пределы своего могущества, Наполеон не разрушал, а собирал антифранцузскую коалицию» {24} .
В период с 1801 по 1805 гг. геополитический фактор не мог сыграть на руку франко-русскому сближению. Этому, в первую очередь, препятствовали идеологические и социальные моменты, в немалой степени барьером стала и агрессивная, и вызывающая политика новоиспеченного французского императора. Поначалу Александр I, даже, вероятнее всего, симпатизировал Н. Бонапарту. Но чем больше он присматривался к политическим шагам первого консула, тем явственнее вырисовывалась опасная перспектива и прямая угроза для Европы и России в деятельности этого человека. Уже в частном письме к Ф. Лагарпу 7 июля 1803 г. молодой русский монарх достаточно критически оценивал провозглашение Наполеона пожизненным консулом и было очевидно, что он уже потерял всякие иллюзии по отношению к нему так же, как померк окружавший его ореол республиканца. Вот цитаты из этого письма: «пелена спала с его глаз», по его мнению, Бонапарт имел уникальную возможность работать «для счастья и славы родины и быть верным конституции, которой он сам прясягал» (сложить с себя власть через десять лет), а «вместо этого он предпочел подражать европейским дворам во всем, насилуя конституцию своей страны», поэтому он видит теперь в нем «одного из самых знаменитых тиранов, которого производила история» {25} . Ясно, разочарование было связано и с его либеральными воззрениями, в которые будущий французский император («тиран») никак не вписывался. В такой ситуации Александр I стал проводником активной антифранцузской политики, которая полностью отражала интересы русского дворянства и государства. Его можно назвать и идеологом последовательной русской стратегии в Европе. Во всяком случае, в проведении долговременной последовательной политики в европейских делах России того времени ему не откажешь. В данном случае российский император выступал продолжателем борьбы с революцией — политики, заложенной еще Екатериной II.
Как раз с точки зрения основ геополитики англо-русский союз имел тогда гораздо больше шансов на реализацию, несмотря на существовавшие противоречия и разные подходы при решении конкретных задач европейской политики. Такой союз был вполне закономерен, так как оба государства имели сходные интересы в отношении Центральной Европы, им оставалось только договориться между собой [28] . Поэтому необходимо признать, что первоначальный исходный посыл О.В. Соколова о «личной неприязни» российского императора ошибочен, мало того он создает неправильное и превратное представление о кампании 1805 года так же, как и о позиции России в этом военном конфликте. Непонимание причин войны ведет за собой и шлейф искажений в описании характера кампании и русской стратегии в целом в этот период. Другое дело, что Александр I был не безгрешным государственным деятелем, поэтому можно и нужно говорить о его ошибках [29] . Благо, что тогда положение Российской империи допускало определенный лимит промахов своего молодого императора. В политике обойтись без ошибок невозможно, но за них дорого платили и платят подданные.
28
Еще 10(22) июля 1801 г. заседание Негласного Комитета был выработан внешнеполитический тезис: «Быть искренними в иностранной политике, но не связывать себя никакими договорами; стараться обуздать Францию, не принимая крайних мер, и быть в согласии с Англией, потому что англичане — наши естественные друзья.» (Цит. по кн.: Богданович М. И.История царствования императора Александра I и Россия в его время. Т. 1. М., 1869. Приложения. С. 41). Первоначально российский император хотел влиять, но не втягиваться в противостояние, но логика развития дальнейших событий в Европе заставила Александра I встать на путь заключения союза с Англией.
29
Первый критический разбор внешнеполитических шагов Александра I в первое десятилетие его царствования сделал по горячим следам современник событий, известный историк Н. М. Карамзин Он критиковал как отдельных лиц, ответственных за дипломатию, так и в целом наступательный характер внешней политики по отношению к Наполеону (считал, что в случае благоприятного исхода выиграла бы Австрия, а не Россия), в целом ратовал за заключение мира в определенные, уже прошедшие моменты взаимоотношений с Францией. Но не со всеми его суждениями можно согласиться. (См.: Карамзин Н. М.Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. С. 50—55).
Известно выражение: «короля играет свита». Оно применимо и к Александру I. Безусловно, он являлся самостоятельной фигурой, но в отношении его личности даже среди современников всегда было много полемики. А для его характеристики обычно приводилось актуальное высказывание князя П.А. Вяземского: «Сфинкс, неразгаданный до гроба, о нем и ныне спорят вновь». Но русский монарх не мог быть одиночкой. В проведении своей политики он должен был опираться на конкретные личности, представителей высшей бюрократии. За персоной № 1 обычно стоит не один человек, а хотя бы несколько. Функционирование публичного лидера всегда обеспечивает команда. Она состояла у Александра I из разных людей. В ней, можно сказать, присутствовали поколения «отцов и детей», конфликты между которыми, в силу личностных особенностей и опыта, разного культурного капитала и мировоззрения, были неизбежны.