Россия и Германия: вместе или порознь?
Шрифт:
А за счет чего же германское посольство на рубеже двадцатых—тридцатых годов и позднее было так хорошо о России осведомлено? Сам же Дирксен на этот вопрос и отвечал: «Инженеры, разбросанные по всей России, представляли для меня ценный источник информации».
Кто-то скажет — это же шпионаж! Но немецкие инженеры, во-первых, поддерживали контакты с посольством вполне открыто. А во-вторых (и это было наиболее существенным), они были приглашены к нам официально и активно участвовали в реализации советских пятилетних планов.
4 сентября 1928 года в Берлине был создан Комитет немецкой экономики по России, и в его отчете за 1929/30 хозяйственный год сообщалось: «Особую главу
Надеюсь, уважаемый мой читатель, что цитата эта достаточно красноречива сама по себе. Обращу лишь твое внимание на то, что 1929 год — это год лишь изготовки к широкой социалистической реконструкции России.
И даже в этот — еще не ударный — год Германия направила Советам целый полнокомплектный ударный «инженерный батальон».
Так было в 1929 году. А какие настроения были у немцев позднее?
Ну вот, скажем, февраль 1931 года.
Президент Германского общества по изучению Восточной Европы Шмидт-Отт с 1920 года и член наблюдательного совета «ИГ Фарбен» (знакомый нам по его беседам с Анатолием Васильевичем Луначарским) пишет письмо министру иностранных дел Юлиусу Курциусу (который сменит Шмидт-Отта на посту президента Общества через год): «Я всегда полагал, что имею право рассматривать всю деятельность общества как содействие развитию наших отношений с Россией».
Пожалуй, стоит сразу же задаться и следующим вопросом: «А как там было еще позднее — в уже нацистские времена?».
Что ж, берем памятную записку Общества за апрель 1933 года и читаем: «По отношению к Советскому Союзу общество — как его ответственные руководители, так и рядовые сотрудники, — занимало позицию, в точности соответствующую линии, сформулированной в речи г-на рейхсканцлера Гитлера, произнесенной в рейхстаге 23 марта 1933 года: культивирование хороших отношений с Россией при одновременной борьбе против коммунизма в Германии. Именно уничтожение коммунизма в Германии расчистило путь к хорошим отношениям с Россией, которым более не мешают препятствия внутриполитического порядка».
Впрочем, остановиться на этих годах у нас еще будет повод и возможность в дальнейшем. Пока что на календаре европейской политики была эпоха Германии Веймарской, все более активно сотрудничающей с «допятилеточным» Советским Союзом...
В этой Германии далеко не все были рады сотрудничать не просто с русскими, а с советскими русскими.
Было немало и таких немцев, которые очень хотели бы дружбы с Россией, но по сердечной склонности стремились поддерживать знакомство с «некоммунистическими» кругами московской общественности. Однако и им приходилось убеждаться в том, что круги-то такие имеются, но перспектив у них (у этих кругов) нет. Особенно — если иметь в виду перспективы экономические.
Перспективы же у советско-германских отношений были, очевидно, хорошими, что пугало как наших европейских недоброжелателей, так и, конечно же, могущественных недоброжелателей американских, уже в 1920-е годы подумывавших о новой европейской войне...
КАК НИ странно, разрушить наши тогдашние германские связи хотели не только в Лондоне и Вашингтоне, но также в Москве и в коммунистических кругах Берлина. Чичерин все чаще болел, а лечился всегда в Германии и мог наблюдать ситуацию вблизи. 3 июня 1927 года он писал из Франкфурта Сталину и Рыкову: «Компартии относятся самым легкомысленным образом к существованию СССР, как будто
С этим письмом вышла настолько интересная история, читатель, что хотя бы в скобках на ней надо остановиться. Когда Хрущеву понадобилось оклеветать Сталина, то в «Известиях» от 4 декабря 1962 года появились без указания адресата, извлечения из письма с комментариями насчет того, что Чичерин-де высказывал здесь недовольство... Сталиным. Итак, по хрущевской фальшивке выходило, что Сталину жаловались на него самого. И эту же фальшивку воспроизвел уже послеперестроечный клеветник на Сталина Федор Волков в книге «Взлет и падение Сталина». Хотя Чичерин ясно указывал направление своего негодования: «Хулиганизированный Коминтерн! Проституированный Наркоминдел! Зиновьевцы руководят делами»...
Вместо Чичерина оставался теперь Максим Литвинов и он такой «хулиганизированной» политике ИККИ только подыгрывал. Причем Литвинов склонялся к ориентации на Англию, и было это не случайным заблуждением. Максим Максимович Чичерина люто ненавидел и всячески старался дискредитировать. И это тоже не было случайным, но поговорить о Литвинове у нас еще будет времени более чем достаточно, читатель. Вернемся к Чичерину, который в конце 1920-х уже доживал как нарком последние дни.
Не Сталин был тому причиной. Прекрасно понимая сложность ситуации с Чичериным, он, тем не менее, внятно заявил, что Георгий Васильевич должен быть наркомом, «даже если будет работать по два часа». Но в конце 20-х сам Сталин был еще далеко не всесилен, а интрига против Чичерина велась мощная, хитрая, чисто троцкистская по методам. Чичерин предлагал назначить на свое место Молотова, однако тайный элитный союз троцкистских и зиновьевских соратников внутри партии выталкивал вперед Литвинова. И будущее покажет, что на то были особые и дальновидные (для врагов России) причины...
18 октября 1929 года Чичерин пишет Молотову: «Меня крайне волнует гибельное руководство Коминтерна, стремление Москвы во что бы то ни стало испортить в угоду Тельману отношения с Германией». А еще раньше он сообщает Сталину: «Я считаю глубоко ложным, когда международное положение СССР подрывается и подвергается опасности только для того, чтобы плохо клеящаяся агитация т. Тельмана могла пойти чуть лучше».
Сталин понимал его прекрасно, хотя Литвинов и троцкисты из ГПУ чернили Чичерина перед Сталиным почем зря. Но всерьез отвлекаться на внешние дела у Сталина просто не было возможности. Начиналась ПЕРВАЯ пятилетка. Ее успех или неуспех определял все — и положение СССР, и положение самого Сталина. Поэтому, до крови борясь за свою внутреннюю — единственно спасительную для страны линию, Сталин еще не имел сил на такую же безошибочно верную свою внешнюю линию. От внешней политики он пока мог требовать только обеспечения поставок иностранной техники и оборудования для нужд будущей пятилетки.
19 ноября 1928 года Сталин выступал на пленуме ЦК:
— Вопрос о быстром темпе развития индустрии не стоял бы у нас так остро, как стоит он теперь, если бы мы имели такую же развитую промышленность и такую же развитую технику, как, скажем, в Германии, если бы удельный вес индустрии во всем народном хозяйстве стоял у нас так же высоко, как, например, в Германии. В том-то и дело, что мы стоим в этом отношении позади Германии и мы далеко еще не догнали ее в технико-экономическом отношении.