Россия и Германия: вместе или порознь?
Шрифт:
За всю свою долгую жизнь Голицын так и не понял сути происходившего с его Родиной — он и не хотел ее понимать. И поэтому он судил об эпохе как обыватель. Но именно искренней непосредственностью восприятия и ценны его строки. Он писал и так: «Для крестьянства самыми страшными временами были последние три месяца 1929 года и первые три месяца 1930-го, когда, точно под ударами топоров, рушились вековые устои, обычаи, привычки жителей села. Брат Владимир высказывал мысль о группе садистов, захвативших власть, которые довели страну до такого состояния, что казалось, она покатилась в пропасть. И нет таких сил, чтобы ее удержать».
Но Голицын же признает и то,
Итак, в восприятии русских дворян князей Голицыных, веками сидевших на мужицкой шее, большевики — это «группа садистов». Их курс ведет в «пропасть».
А вот немецкий дворянин, генерал Фридрих фон Меллентин, позже оценивал ту эпоху по ее результатам иначе: «Почти все комиссары являются жителями городов и выходцами из рабочего класса. Их отвага граничит с безрассудством; это люди очень умные и решительные. Им удалось создать в русской армии то, чего ей недоставало в Первую мировую войну — железную дисциплину. Дисциплина — главный козырь коммунизма. Она явилась решающим фактором в достижении огромных политических и военных успехов Сталина. Индустриализация Советского Союза, проводимая настойчиво и беспощадно, дала новую технику и большое число высококвалифицированных специалистов. Умелая и настойчивая работа коммунистов привела к тому, что с 1917 года Россия изменилась самым удивительным образом. Не может быть сомнений, что у русского все больше развивается навык самостоятельных действий, а уровень его образования постоянно растет».
Голицыны воспринимали происходящее как гибель, но их опровергает уже статистика быстрого роста валовых сборов хлеба при меньшем количестве занятых на селе. Однако, читатель, нас сейчас должна интересовать больше психологическая сторона дела, и поэтому вернемся к «уцелевшему» Голицыну.
В 1929 году он жил в Москве и развлекался со своими сверстниками вечеринками с фокстротом. Молодой, здоровый, достаточно образованный парень. Его арестовали, но вскоре выпустили. А перед этим следователь с искренним, по словам самого Голицына, участием сказал ему:
— Я хочу вам дать совет от себя лично. Сейчас по всей стране началось грандиозное строительство. А вы фокстроты танцуете. Вам следует включиться в общенародный созидательный процесс. Мой вам совет: уезжайте из Москвы на одну из строек, усердным трудом вы докажете свою приверженность Советской власти.
Голицыну не хотелось уезжать из Москвы, и он начал отговариваться:
— Но меня не примут, я лишенец, да еще с таким социальным происхождением.
— В избирательных правах вы будете восстановлены, — убежденно ответил следователь.
Но разве мог такой честный совет дойти до души Гедиминовича, если он и его приятели на тех вечеринках с фокстротами забавлялись в 1929 году разгадкой таких вот «предметных» шарад: под потолок нагромождали башню из стульев, а потом она рушилась. Отгадывали замысел все: «Это социализм строится».
Так забавлялись «бывшие»... Но и «перестроившиеся», «советизированные» старые и новые полуинтеллигенты ушли от них недалеко...
Среди рукописей Евгения Петрова есть план книги «Мой друг Ильф». И есть там очень точное, как я понимаю, описание той «идейной» атмосферы, в которой существовала «творческая интеллигенция» Москвы в 1926 году:
Петров записал: «Красная Армия. Единственный человек, который прислал мне письмо, был Ильф. Вообще стиль того времени был такой: на все начихать, письма писать глупо, МХАТ — бездарный театр, читайте
Обеспечить стране богатую жизнь могли не молодые фокстротчики, а молодые инженеры. Но на этих последних та Москва, которая зачитывалась «Хулио Хуренито», смотрела свысока — как на недалекие существа второго сорта с «примитивными запросами».
Еще бы — скучные теормех, сопромат, термодинамика... Никакой экзотики, никаких погонь. Правда, у этих инженеров есть какой-то «пикфордов» шнур (или — бикфордов?), но Мери Пикфорд им явно не пользуется, и новый костюм им не отделаешь...
В Москве уже образовывался переизбыток Эллочек-людоедок со словарным запасом не в тридцать слов, а во все тридцать тысяч! Да еще и не на одном языке...
И при всей разнице в образованности родство натур было тут почти полным.
Ломали не судьбы, а гибельную для страны психологию и спесь князей древнего рода и серость их бывших смердов. Ее сломали, а Россия получила крупную индустрию, надежную базу товарного зерна и новое село. Мужик при Божьей помощи дождями мог порой дать в 1920-е годы рекордный урожай получше колхозного середины 1930-х. Но только колхозник обеспечивал устойчивый прирост производства.
Через десять лет после переломного 1929 года Советская Россия уже имела такое сельское хозяйство и сельскохозяйственное машиностроение, что смертный голод ее народам больше не грозил при любой погоде. Впервые за всю историю России.
И только колхоз и Советская власть в считанные годы вычищали из села многовековой навоз темноты и выводили крестьянскую молодежь на просторы XX века. В 1917 году шестнадцатилетний Иван Чистяков, будущий генерал-полковник, Герой Советского Союза, приехал в Питер из тверской деревеньки Отрубенево, чтобы помогать дяде мести двор дома 33 по Вознесенскому проспекту.
А через десять лет молодой краском уже изучал книгу Шапошникова «Мозг армии».
В то время кадровый военный не мог жениться без разрешения командира полка. Товарищ Чистякова Лобачев такое разрешение получил без проблем: его симпатичная избранница Таня была из крестьянок-беднячек. Втроем друзья пошли в загс, где улыбающаяся женщина протянула книгу регистрации браков вначале жениху:
— Распишитесь.
Краском Лобачев поставил лихой росчерк и протянул ручку невесте:
— Держи, Танюша...
А та лишь молчала и краснела.
— Распишитесь, гражданка, — нетерпеливо поторопила служащая, а Таня расплакалась:
— Я... Я неграмотная...
В тот день невеста поставила три креста не только на бумаге, но и на всей своей прошлой жизни. В конце 1930-х Чистяков вновь встретился со старыми друзьями Лобачевыми. «Таня, — вспоминал он, -— к тому времени уже имела высшее образование, закончила исторический факультет университета».
Ничего подобного в планах Троцкого не было и в помине. И это, читатель, не мнение, а факт. Заверил его сам Троцкий, заявляя в западной прессе: «Оппозиция никогда не бралась «в кратчайший срок догнать и перегнать капиталистический мир». Социалистическую переустройку крестьянских хозяйств мы мыслили не иначе, как в перспективе десятилетий. Это осуществимо лишь в рамках международной революции. Мы никогда не требовали ликвидации классов в рамках пятилетки Сталина—Кржижановского».