Россия и мусульманский мир № 11 / 2014

Д. Ефременко, доктор политических наук, заместитель директора ИНИОН РАН

Малые причины могут порождать большие последствия. Сто лет назад террористический акт, подготовленный небольшой группой сербских националистов, запустил цепную реакцию событий, закончившихся мировой войной и крушением нескольких империй. В наши дни короткая запись в Фейсбуке, содержавшая призыв к единомышленникам собраться на центральной площади украинской столицы, привела к катаклизму, потрясшему Европу и резко ускорившему трансформацию мирового порядка. Украинский кризис в самом разгаре, и он, очевидно, принесет еще немало горьких плодов. Национал-демократическую революцию и начало вооруженного конфликта на востоке Украины трудно характеризовать иначе, как трагедию страны,

независимое существование которой неразрывно связано с возникновением и распадом Советского Союза. Общим прошлым обусловлено и активное участие России в этом кризисе. Впрочем, не только прошлым. Будущее, в котором Украина и Россия отчуждены друг от друга, участвуют в различных интеграционных проектах и военно-политических союзах, слишком многим в Москве казалось неприемлемым. Встряска подтолкнула Кремль к действиям, которые можно рассматривать и как отчаянную попытку отстоять важнейшую геополитическую позицию, и как решимость вырваться «за флажки» мирового порядка, где России отводится роль вечного побежденного в холодной войне.

Украинский кризис, конечно, имеет объективные причины, к числу которых относятся и сохраняющаяся инерция распада СССР, и мины в межгосударственных отношениях на постсоветском пространстве, заложенные еще в советское время, и реалии постбиполярного мира. Но экстраординарное значение приобрел и личностный фактор. Роль президента России Владимира Путина в решающие моменты кризиса была ключевой. Еще «оранжевая революция» 2004 г. рассматривалась российским лидером как геополитический вызов и модель дестабилизации политического режима, которая при благоприятных обстоятельствах, если им позволить сложиться, может быть перенесена и на отечественную почву. Последующее развитие событий – российско-украинские газовые войны, раскол между лидерами первого Майдана и их политическое фиаско, сближение Москвы и Киева, пагубная для Виктора Януковича попытка балансирования между европейским и евразийским интеграционными проектами и, наконец, второй Майдан – подтверждало, что Украина становится для Путина пространством одного из решающих в его политической судьбе противоборств. Ни для кого из других внешних акторов Украина никогда подобного значения не имела. Именно поэтому мало кто ожидал от российского президента столь решительного перехода от вязкой позиционной борьбы к игре на повышение ставок. При этом, однако, путинскую политику на Украине имеет смысл рассматривать именно как активную контригру, как готовность путем концентрации имеющихся в распоряжении ресурсов и неожиданных ходов переломить неблагоприятные изменения в соотношении сил.

Вместе с тем следует с большой долей осторожности отнестись к суждениям о предопределенности действий российского президента, о том, что они обусловлены внутренней логикой консолидации авторитарного режима или необходимостью соответствовать великодержавному запросу значительной части российского общества, «зомбированного» агрессивной антизападной пропагандой. Более детальный анализ политических шагов Владимира Путина в период его третьего президентского срока выявляет намного более нюансированную картину, свидетельствующую не только о намерениях более жестко отстаивать геополитические интересы, как их понимают в Кремле, но и о стремлении создать почву для восстановления конструктивного диалога с Западом. Во всяком случае, об этом говорят и освобождение Михаила Ходорковского, и – в особенности – усилия, направленные на создание положительного имиджа России как страны – хозяйки XXII зимних Олимпийских игр. Вполне вероятно, что совпадение по времени сочинской Олимпиады, столь значимой для Путина, и смены власти в Киеве воспринималось особенно болезненно, поскольку, с одной стороны, триумф организаторов спортивного праздника оказался явно перекрыт победой Евромайдана, а с другой – именно в этот момент у российского руководства были связаны руки. После феерической церемонии закрытия игр Кремлю как будто уже ничего не оставалось кроме признания нового порядка на Украине. Насколько можно судить, именно к этому настойчиво подталкивали российское руководство лидеры Соединенных Штатов и Евросоюза, при этом не обещавшие никакого содействия в учете российских интересов украинской стороной. В эти же дни переформатированное большинство Верховной рады и переходное правительство в Киеве работали в режиме «взбесившегося принтера», печатая одно за другим решения, очень быстро поставившие под вопрос саму украинскую государственность. Такими решениями, безусловно, стали попытка отмены языкового закона Колесниченко–Кивалова и расформирование подразделений спецназа МВД «Беркут». За ними мог последовать пересмотр внеблокового статуса Украины и харьковских соглашений.

Выбор Путиным курса на воссоединение Крыма и России, безусловно, спровоцирован переворотом в Киеве и ожиданиями его тяжелейших геополитических последствий. Но было бы поверхностно характеризовать это решение как спонтанное. Напротив, все предыдущие годы лидерства Путина можно рассматривать как подготовку к переходу крымского Рубикона. По крайней мере, временной интервал между двумя наиболее известными внешнеполитическими заявлениями Путина – выступлением на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 г. и почти что исповедальной Крымской речью 18 марта 2014 г. – был периодом окончательного разочарования в возможности достижения равноправного партнерства в отношениях с США и ЕС. По мере роста этого ощущения крепла убежденность в неотвратимости кризиса в отношениях с Западом, причем наиболее вероятным ареалом обострения считалась именно Украина. Правда, основные ожидания начала открытой конфронтации фокусировались на 2015 г., когда на Украине должны были состояться очередные президентские выборы. Очевидно, что именно к этому событию как моменту решающей схватки готовились не только Кремль, но и Запад, прежняя украинская власть и ее противники. Пост киевского журналиста Мустафы Найема, который через социальные сети призвал сторонников европейского выбора Украины выйти на Майдан Незалежности, перечеркнул эти расчеты.

Неконтролируемое развитие событий на Украине казалось потоком, направление которого уже никому изменить не под силу. Путин на это решился, противопоставив воле Евромайдана волю поборников русского ирредентизма. Тем самым он совершил необратимый шаг в отношениях не только с Украиной и Соединенными Штатами, но и в отношениях между властью и обществом внутри России.

До самого последнего времени голос представителей российского общества в дискуссиях относительно российско-украинских отношений звучал не слишком громко. Заявления о готовности к максимально возможному сближению России и Украины пользовались широкой поддержкой, но взаимодействие двух стран явно не входило в число проблем, наиболее значимых для общества. На экспертном уровне украинская проблематика в преддверии кризиса обсуждалась более активно, но связи между экспертами и структурами, участвующими в выработке политического курса, скорее ослабевали. Централизация процесса принятия политических решений в случае Украины была доведена до предела; насколько можно судить, наиболее ответственные решения принимались единолично президентом России. Стоит отметить, что в оперативном отношении успех действий по воссоединению Крыма с Россией в немалой степени был обусловлен именной такой гиперцентрализацией и прямым контролем со стороны главы государства.

Установление российского суверенитета над Крымским полуостровом предсказуемо получило широкую общественную поддержку, подняв до небывалых высот президентский рейтинг. То, что до начала марта было только делом Владимира Путина, в считанные недели стало общим делом и общей ответственностью власти и общества. Подъем ирредентизма обеспечил полную перезагрузку легитимности третьего срока Путина; страница новейшей российской истории, связанная с политическими протестами на Болотной площади и проспекте Сахарова, оказалась перевернутой. Власть получила карт-бланш на переход к мобилизационной модели развития, хотя нет достаточной уверенности, что российское общество, столкнувшись с тяготами миссии «русского мира», останется столь же сплоченным, как в момент крымской эйфории. Вместе с тем сформировался мощный общественный запрос на продолжение всесторонней поддержки миллионов русских и русскоязычных людей за пределами российских границ, о которой заявил президент Путин в Крымской речи. Необходимость соответствовать этому запросу становится фактором, если и не детерминирующим российскую внешнюю политику, то, во всяком случае, очерчивающим пределы компромиссов в отношении Украины. Из самого запроса на солидарность с «русским миром» могут вырасти новые силы и фигуры, способные в будущем изменить российский политический ландшафт.

В то же время для части политических и экономических элит России возвращение Крыма стало подобием «белого слона». Им ничего не оставалось, как присоединиться к дискурсу «Крым наш», тщательно скрывая при этом растерянность и опасения за собственное будущее. После мартовских торжеств по случаю присоединения Крыма и Севастополя и по мере введения Западом новых санкций скрытое давление этих элит значительно возросло и, по всей видимости, повлияло на готовность Кремля оказывать прямую поддержку ополченцам Донбасса.

Важнейшая роль Владимира Путина в украинских событиях и связанной с ними деструкции мирового порядка явно обострила и личностную конкуренцию в клубе глобальных лидеров. В случае Барака Обамы это кажется особенно интригующим, поскольку американский президент не слишком склонен к чрезмерной персонификации в государственных делах и мировой политике. «Заслуга» в данном случае во многом принадлежит консервативным оппонентам хозяина Белого дома в самой Америке, твердящим о «сильном Путине» и «слабом Обаме». Еще более существенно понимание западными партнерами специфики процесса принятия политических решений в России. Путинская вертикаль власти, которую в последние годы российский лидер готовил и к противостоянию с Западом (так называемая национализация элит), функционировала весьма эффективно на крымском этапе украинского кризиса. Но российский персоналистский режим отличается структурной уязвимостью, компенсируемой жестким контролем со стороны лидера. Ослабление позиций лидера создает угрозу системе власти в целом. В этом контексте западные санкции, призванные нанести удар по ближайшему окружению Владимира Путина, не кажутся такими уж символическими.

Нет сомнений, что в обозримом будущем именно за Путиным останется последнее слово в формировании украинской политики. Но теперь он будет вынужден учитывать не только давление Запада и разноречивые сигналы российских элит, но и набирающие силу ирредентистские настроения.

Известная метафора Роберта Кагана, уподобившего воинственные Соединенные Штаты Марсу, а изнеженную Европу – Венере, вполне применима и к украинскому кризису. Европейский союз с его политикой «Восточного партнерства» внес в раздувание кризиса едва ли не основной вклад, впервые вступив на ранее неизвестную ему стезю геополитического соперничества. При этом в отношении постсоветского пространства собственно европейская стратегия как синтез интересов ведущих стран ЕС, по сути, не была сформулирована. Вместо этого евробюрократия пошла по шаблонному пути, предпочтя передоверить выработку политического курса группе государств, заявивших о своем особом опыте и знании соответствующего региона. Такое делегирование было оправданным, когда в разработке европейской политики соседства в отношении южного и восточного Средиземноморья ведущая роль отводилась Франции с ее колониальным опытом и разветвленными связями со странами региона, за которыми не стоял никакой другой мощный геополитический игрок. Напротив, политика «Восточного партнерства», замысленная ее основными проводниками как вытеснение влияния России в западной части постсоветского пространства, с неизбежностью втянула Евросоюз в конкурентную геополитическую борьбу. В результате альтернативный вариант, предполагающий долгосрочную экономическую интеграцию ЕС, России и постсоветских государств Балто-Черноморья, отход от логики игры с нулевой суммой и переориентацию на стратегии взаимного выигрыша, всерьез не рассматривался даже на экспертном уровне.

Повышение ставок в геополитическом противостоянии неоднократно вызывало растерянность в структурах Европейского союза, ответственных за выработку общей внешней политики. И в момент отказа Виктора Януковича от подписания соглашения об ассоциации и зоне свободной торговли с ЕС, и в революционных обстоятельствах, когда достигнутый 21 февраля при посредничестве министров иностранных дел Германии, Франции и Польши политический компромисс не продержался даже суток, и в ситуации, когда США настойчиво требуют введения против России секторальных санкций, эффективность единой европейской внешней политики снижается до уровня, близкого к параличу. В этих обстоятельствах на помощь растерянной Венере спешит самоуверенный Марс.