Россия и мусульманский мир № 4 / 2017
Шрифт:
Тезис о неразделимости религиозного и политического можно применить и в отношении других монотеистических религий. Иудаизм и христианство не просто религии, а цельные системы мировоззрения, каждая из которых претендует на собственный универсальный взгляд на общество, государство, духовность и т.д. Сначала они были ортодоксальными и также не разделяли светское и религиозное. Обоснование христианского взгляда на отношения церкви и государства – «кесарю кесарево, а Богу Богово» – это всего лишь начальный тезис рассуждения, а не цельная концепция светского государства, которая возникла позднее, прошла определенный путь развития и лишь впоследствии на основе исторического опыта европейских народов окончательно оформилась.
Безусловно, исламские страны претендуют на собственный особый путь развития. Однако законы (или закономерности) общественно-политического развития, по которым живут
Сегодня остро стоит вопрос о религиозной легитимизации светских начал рациональной организации жизни мусульманских сообществ. В канонических источниках ислама, по крайней мере в Коране, не встречается слово даула – арабское понятие, сегодня ассоциирующееся с современным государством. Странно, что его использует такая организация, как ДАИШ, которая должна олицетворять «теократическую модель государства», но даже в своем названии использует слово из современного арабского языка 13 , обозначающее вполне светское понятие. В Коране нет слова халифат, хотя встречаются производные – халифы (наместники Аллаха на земле). Кроме того, ни в Коране, ни в Сунне нет понятия джумхурия – республика. Однако исследователи, работающие в рамках дискурсивных теорий, пока не определили, каким образом эти понятия соотносятся с религиозными и светскими представлениями.
13
Востоковед Кузнецов В.А. указывает на использование ДАИШ данного слова в связи с тем, что в «классический период истории ислама, к которому и обращен творческий дух ИГ, понятие даула означало прежде всего династию, но никогда не территорию. Даула – образование изначально временное и довольно гибкое. Оно не территориально, а суверенитет не является его характеристикой, потому что, принадлежа Аллаху, он делегируется Аллахом умме, и только от уммы передается имаму, а от него – правителям более низкого ранга» [14, с. 7].
На сегодняшний день отсутствуют общепринятые религиозные концепции политической организации мусульманского сообщества на религиозных началах. Это приводит к неоднородности самого исламского мира и сводит все полемики вокруг данного сложного вопроса к выяснению отношений через призму спора, чья интерпретация религиозных догм является более правильной. Такая полемика не привела к успеху представителей западного христианства, которые, не сумев разрешить все внутренние противоречия, перешли к рациональной форме организации общежития на светских началах.
Современные национальные государства и республиканские формы управления сегодня становятся неотъемлемой частью жизни мусульманских сообществ. Светские формы рациональной политической организации общества сегодня присутствуют даже в консервативных странах Персидского залива. Один из авторов справедливо отмечает: «Итак, мы видим, что развитие государственных институтов и законодательства в монархиях Залива (как и на Ближнем Востоке в целом) основано на соблюдении исламских принципов… При этом остается нерешенной коллизия “мирского” и “священного” закона. Шариат не в состоянии перекрыть все правовое поле в условиях меняющегося мира» [7, с. 214]. Даже в Саудовской Аравии существует «Основной закон правления» и некий прообраз парламента – «Консультативный совет». Здесь нельзя провести прямые параллели с конституцией и парламентом в какой-либо европейской стране, или даже в такой стране, как Турция, но все это указывает на общий вектор общественно-политического развития.
Особняком стоит Исламская Республика Иран, которая не только использует наиболее успешные модели республиканской формы правления, но и сумела создать религиозные концепции, легитимизующие подобную систему политической организации общества. Один из авторов справедливо отмечает наличие правовой дихотомии в Иране, когда исламские религиозно-богословские нормы объединены с принципами республиканского конституционализма [20]. Безусловно, найдутся критики такой модели, однако в целом она не только жизнеспособна, но и в своей пластичности готова меняться с учетом возникающих новых реалий, что и демонстрирует нам почти 40-летняя история ИРИ. Религиозные интеллектуалы из суннитского мира пока уступают шиитским богословам и так и не смогли представить жизнеспособную модель общественно-политического устройства. Конечно, выдвигались различные идеи, они есть и сейчас, но пока это исключительно авторские, а не универсальные теоретические концепции с серьезными перспективами реализации.
Поэтому, возвращаясь к центральному тезису, хотелось бы четко сформулировать вопрос: что такое исламская реформация? Известный востоковед М.Т. Степанянц, указывая на возможность проведения аналогий между христианской Реформацией и трансформацией мусульманской общественной мысли, справедливо отмечает: «Нередко нежелание проводить аналогию между мусульманской и христианской реформацией объясняется непониманием или прямым игнорированием того факта, что аналогия вовсе не означает идентичности. При всем сходстве процессы в указанных религиях далеко не тождественны». Далее автор называет одно из различий: «В исламе реформация не носит столь драматичного, “взрывного” характера, как это было в Европе» [20, с. 20]. В начале 80-х годов ХХ в. этот тезис еще звучал убедительно. Однако, как показывают последние события, нынешние трансформации на Ближнем Востоке по своей драматичности и «взрывоопасности» могут превзойти европейскую Реформацию.
Происходящее на Ближнем Востоке свидетельствует, что процессы исламской реформации мы сегодня наблюдаем в современной ситуации. Политизированность исламской религиозно-общественной мысли, разобщенность мусульманского сообщества, внутренняя конфликтность и господство насилия – все это дает нам основания проводить параллели с процессами религиозной реформации XVI–XVII вв. в Западной Европе. Политический раскол между суннизмом и шиизмом отчасти даже напоминает те противоречия, которые существовали между протестантизмом и католичеством в период Реформации. Даже насилие в ИГИЛ, где людей сжигают, обвиняя в неверии, во многом напоминает действия инквизиции, «прославившейся» полыхающими кострами.
На сегодняшний день при осмыслении процессов радикализации исламоведы зачастую становятся на две крайние позиции. Одни считают, что ислам и радикализм неразрывно связаны, другие, напротив, делают попытки доказать отсутствие подобной связи. Проникновение западной культуры, светских политических институтов, трансформация социально-экономической структуры сегодня являются вызовами для многих исламских сообществ. Однако происходящие процессы неизбежны и связаны не только с религиозной доктриной. Они имеют более сложный социокультурный характер. Не стоит упрощать происходящее до идеи неизбежности «столкновения цивилизаций», которая опровергается учеными, но тем не менее продолжает работать как сбывающееся предсказание, действующее на уровне геополитических процессов.
На сегодняшний день есть достаточно перспективные научные теории. Так, британский исследователь Саймон Котти, проанализировав материалы западных авторов, исследовавших биографии террористов из «Аль-Каиды» и радикалов из западных стран, предлагает рассматривать джихадизм как субкультуру социальной напряженности. Он обращает внимание на то, что значительная часть джихадистов – это люди, которые были оторваны от собственных социокультурных корней. Они солидаризировались с радикальными группами из-за чувства отчужденности и конфликта идентичности, обусловленного противоречиями религиозных установок и светской культуры. Бедность, психологические патологии и даже идеологическое влияние, по мнению автора, в данном случае не объясняют сущности феномена джихадизма. С. Котти предлагает опираться на понятие делинквентная субкультура, которая рассматривается как форма групповой солидаризации и эмоционального самовыражения. Криминальные действия – насилие, захват чужого имущества, убийства и т.д. – считаются не формой получения материальных выгод, а скорее способом самоутверждения в группе. Это протест против устоявшихся социокультурных норм в обществе, облекаемый в религиозные формы. В таком контексте глобальный джихадизм есть попытка коллективного решения проблем, заданных самой социальной структурой, но непреодолимых в рамках общепринятого поведения [25]. Можно предполагать, что современный радикализм в исламских сообществах – это локальные реакции отдельных групп, которые связаны с невозможностью преодолеть противоречия, задающиеся неизбежной секуляризацией социокультурного и политического пространства в современных мусульманских странах.