Россия и мусульманский мир № 6 / 2014
Шрифт:
В рамках данного теоретического дискурса понятие идентичности занимает видное место, при этом она фактически выступает и как фактор мировой политики (не случайно с 1990-х годов это понятие стало разрабатываться в особом ключе и наукой о международных отношениях). И опять: в русле символической политики может рассматриваться и парадигма возникновения конфликтности на религиозной основе. Во всяком случае, страх перед исчезновением исламской цивилизационно-культурной идентичности и, соответственно, утратой позиций социально-политических групп, базирующих на ней свою легитимность, столь же очевидно способен порождать враждебность и насилие. Вспомним жесткую реакцию части населения исламского мира на публикацию в датской газете карикатур, изображающих Пророка Мухаммада.
Через комплекс «миф-символ» – с помощью разжигания агрессии на основе разного рода сконструированных
Генри Тудор считает, что «миф в его современном смысле – коллективный проект социальной группы», а Тирца Хехтер из университета Бар-Илана в Израиле в этой связи утверждает, что хотя Холокост и был «трагическим историческим событием», он сыграл и «конструктивную роль», послужив средством «универсальной легитимации основания Государства Израиль». Чарльз Либман поясняет, что «миф о Холокосте» (снова напомню: не в том смысле, что его не было, а наоборот, что он был самым трагическим и травматическим событием в истории евреев) говорит о «коллективной попытке найти смысл в гибели шести миллионов евреев». Этот коллективный проект послужил мощным инструментом национальной мобилизации. Показательно, что у израильских ученых нет табу на обсуждение символической роли Холокоста. Аналогичную функцию для армян выполняет коллективный проект геноцида в Османской империи – столь же травматического и трагического события.
Рассмотренный выше кризис идентичности неразрывно связан с расшатавшейся устойчивостью современной системы наций-государств. В последние десятилетия, как известно, распался целый ряд таких государств в различных регионах мира (СССР, Югославия, Чехословакия, Судан), образовались новые. Феномен «арабской весны» заставил некоторых экспертов и политиков заговорить о кризисе постколониальной конфигурации Ближнего Востока, или о конце системы Сайкс-Пико, созданной после Первой мировой войны.
Историки могут рассказать, насколько произвольно и в какой спешке в офисах французских и британских колонизаторов чертились границы между частями отвоеванных у Османской империи арабских вилайетов. На некоторых международных конференциях тема «конца Сайкс-Пико» стала названием секций (например, на весьма авторитетном Стамбульском форуме 2013 г.). На таком же форуме годом ранее известный турецкий автор в качестве одной из причин «арабской весны» называл то, что арабские страны будто бы не знали своей национальной государственности, а были созданы «из осколков Османской империи». При этом он странным образом игнорировал тот факт, что, к примеру, египетская государственность, несмотря на периоды иностранного господства, насчитывает несколько тысячелетий. Безусловно, за этим высказыванием стоит популярный сегодня в Турции неоосманский дискурс, который, в свою очередь, также свидетельствует о том, что постимперская национальная государственность еще не вполне укоренена в сознании турок. Я думаю, что политика Анкары в отношении сирийского кризиса в определенной степени продиктована и тем, что часть турецкой политической элиты склонна рассматривать Сирию именно в качестве вышеупомянутого «осколка», как минимум одной из составляющих «стратегической глубины» (по Давутоглу).
Французский аналитик и экс-посол Жан-Поль Филью считает, что система постколониальных границ и очерченных ими государственных образований изжила себя. В странах Ближнего Востока подобные взгляды встречаются не реже. А иранские исследователи Сейед Абдулали Гавам и Мохаммад Гейзари вообще заявляют, что сама концепция нации-государства, подобно идеологии национализма, импортирована на Ближний Восток с Запада.
В задачи данной статьи не входит рассмотрение соотношения государства и нации. Однако, говоря о кризисе наций-государств, стоит хотя бы кратко затронуть этот вопрос. Джек Плэйно и Рой Олтен подчеркивают в определении государства фактор территории. Оно представляет собой «юридический концепт, описывающий социальную группу, которая занимает определенную территорию и организована в рамках общих политических институтов и эффективного правительства». Нация же видится как «социальная группа, которую объединяют общая идеология, общие институты, обычаи и ощущение однородности». С этим и подобными объяснениями контрастирует, к примеру, предложенное Робертом Лоуи понимание государства как «универсальной черты человеческой культуры». Это толкование сегодня не находит широкой поддержки у исследователей, подобно тому как концепция этнических групп как культурных единиц (cultural units) уступила место пониманию этничности как социальной организации (social organization).
Говоря словами уже упоминавшегося Иана Питерса, лишь период с 1840 по 1960 г. был эпохой «наций», и «темной стороной нациестроительства были маргинализация, изгнание, экспроприация, угнетение иностранцев, а также политика национальных чисток. Турция (армяне и другие), Германия (евреи), Уганда (индийцы), Нигерия (ганцы), Болгария (этнические турки), Индия (мусульмане) являются знакомыми примерами… но это лишь верхушка айсберга». В последние же десятилетия «пафос наций-государств» несколько поубавился, и ему на смену приходят глобализация, регионализм и эпоха этничности. Становится общепризнанной роль диаспор, «национальные» идентичности видятся как смешанные, сохранение культурного разнообразия становится общепризнанным императивом.
Тем не менее именно отношение к иммигрантам стало одной из линий водораздела между сторонниками различных моделей развития России, однако здесь «почвенники» и «западники» нередко объединяются в стремлении ограничить приток «чужих». И это при том, что речь идет о наших бывших соотечественниках по Советскому Союзу, к тому же приезжающих сюда работать. Вообще всякие ограничения на перемещения людей представляют собой сопротивление глобализации, в которой из трех потоков свободного глобального циркулирования (капиталов и товаров; информации; людей) лишь два первых никто не может остановить (экономический и культурный протекционизм в целом не имеют успеха). Впрочем, и с этими двумя потоками не все однозначно.
Уместно упомянуть здесь и тезис Дани Родрика о «трилемме» несовместимости гиперглобализации, демократии и национального самоопределения, исходя из того, что первая глобальна по сути, вторая является уделом государств, а самоопределение национально по определению.
Еще в XIX в. Эрнест Ренан говорил о «нации» как о «ежедневном плебисците». Знаменитый французский философ, бесспорно, имел в виду то, что единство и сплоченность нации были обеспечены лишь постольку, поскольку принадлежащие к этому сообществу люди в это верили. Если этой веры нет, растет гетерогенность, повышается уровень внутренней конфликтности, способной выплескиваться в насилие.
В связи с часто обсуждаемой темой о высоком уровне насилия в непосредственно связанных с проблемами меж- и внутри-конфессиональных, межнациональных отношений, идентификационного выбора и судеб наций-государств в конвульсиях «арабской весны» замечу, что и за пределами арабского и исламского мира можно найти немало примеров ожесточения. Американский автор Кристофер Хитченс с долей язвительности пишет, что не может отказать Далай-ламе «в некотором обаянии и привлекательности», но то же самое можно сказать и об английской королеве, что, однако, никому не запрещает подвергать критике принцип наследственной монархии. «Точно так же первые иностранные визитеры в Тибет откровенно ужаснулись феодальному подчинению и страшным наказаниям, с помощью которых население удерживали в состоянии рабства у паразитической монашеской элиты». Этот же автор обращает внимание на то, что и среди приверженцев таких вроде бы мирных религий, как индуизм и буддизм, есть немало убийц и садистов. Такие факты действительно широко известны. Прекрасный остров Цейлон оказался разрушен благодаря насилию и репрессиям в ходе длительного вооруженного конфликта между буддистами и индуистами, напоминает Хитченс.