Россия и мусульманский мир № 6 / 2015
Шрифт:
На многочисленных примерах мы видим, что механическое перенесение западных политических институтов и ценностных парадигм на другие общества чревато социальными потрясениями и еще большими политическими проблемами. На Западе распространено мнение о том, что подобный результат обусловлен «неготовностью», «отсталостью» модернизируемого общества. Но что подразумевается под «отсталостью»? Очевидно, «отсталость» в понимании таких идеологов – это недостаточное соответствие западным представлениям о развитии. Здесь мы имеем дело с пережитком прогрессистских и шовинистических взглядов, которые еще в XIX в. подвергались уничтожающей критике (напомню, в частности, о той критике, которую в связи с проблемой российской идентичности представил наш философ Н.Я. Данилевский). Мне кажется, что в рамках многополярной модели эти поистине анахронические представления об «универсальных ценностях», за которыми де-факто стоят глобализм и колониальная экспансия Запада (в идеологии, экономике, образе жизни и пр.), будут пересмотрены практически.
Это только кажется,
36
О европейском и мусульманском понимании «прав человека» см. прекрасную статью [Сюкияйнен 2011].
Интересно, что наступление века цивилизационного плюрализма ощущается и прогнозируется самими западными идеологами. Здесь важно обратить внимание на то, как с осознанием новых политических реалий постепенно меняются их позиции. Приведу два показательных примера.
Так, в классической работе «Конец истории и последний человек» Фрэнсис Фукуяма провозгласил, что человечество подошло к конечной фазе социокультурного развития, получившей выражение в либерально-демократическом устройстве; дальнейшая история человечества связана с неизбежной экспансией либеральных демократий, которая должна привести к унификации мира [Фукуяма 2004 (1992)]. Эта книга была написана в 1992 г., т.е. под впечатлением от распада Советского Союза и установления евроатлантистской гегемонии. Хотя Фукуяма и не отказался от тезиса о «конце истории», всё же спустя некоторое время он занял более осторожную позицию. Согласно его нынешним взглядам, альтернативами либеральной демократии могут стать региональные авторитарные образования с «сильным государством», а также, возможно, исламский радикализм. В работе «Великий разрыв» [Fukuyama 1999] Фукуяма уже осмысляет упаднические явления, характерные для европейской цивилизации и фиксируемые, прежде всего, в демографии.
Значительно эволюционировали взгляды другого евроатлантиста и откровенного русофоба – Збигнева Бжезинского. Бжезинский долгое время являлся одним из ведущих идеологов внешней политики США; ему, в частности, принадлежит концепция расширения НАТО на Восток. В известной работе «Великая шахматная доска: господство Америки и ее геостратегические императивы» [Бжезинский 1998 (1997)] Бжезинский разрабатывал политическую стратегию США в отношении Евразии; по его мнению, именно доминирование в этом регионе предполагает мировое господство. В 1997 г. Бжезинский еще с оптимизмом смотрел на расширение гегемонии США и укрепление однополярного мира, в том числе в сфере идеологии и поп-культуры. В более свежей работе «Стратегическое видение» [Бжезинский 2012] он занял иную позицию. Бжезинский признает, что мы наблюдаем складывание многополярного мира, а роль США в международной политике и идеологии падает. По его мнению, при сохранении существующих тенденций США потеряет лидерство уже в 10-е годы XX в. Он разрабатывает ряд политических инициатив, которые могут способствовать укреплению американской гегемонии и замедлить становление многополярного уклада, однако они настолько экстравагантны, что выглядят всего лишь агонией американской империалистической идеологии.
К приведенным ярким примерам следует добавить тезис о «столкновении цивилизаций», которым часто спекулируют. Напомню, что этот тезис был высказан Самюэлем Хантингтоном в статье 1993 г. и развит в монографии 1996 г. [Хантингтон 2003 (1996)]. Согласно Хантингтону, существует девять цивилизационных центров, отличающихся самобытностью. По его мнению, в современном мире взаимодействие цивилизаций вступает в активную фазу, что приведет к углублению внутренних различий и увеличению числа конфликтов на почве идентичности. За этим довольно банальным тезисом часто не замечают главную мотивацию исследования Хантингтона: он пытается понять, каким образом можно продлить гегемонию Запада и смягчить конфликт между западной цивилизацией и исламской цивилизацией. Как бы то ни было, но Хантингтон признает неизбежность постепенной «провинциализации» Запада и возрастание роли других геополитических игроков. К тезису о «столкновении» можно относиться по-разному, например допустима его реинтерпретация в контексте «диалога цивилизаций» (именно такую позицию пытался обосновать бывший иранский президент Мохаммад Хатами [Хатами 2001]), однако адекватность глубокой интуиции Хантингтона о важности цивилизационной идентичности не вызывает сомнений.
Итак, попытаюсь резюмировать то, как выглядит современный геополитический контекст. Очевидно, мы наблюдаем рост экономической мощи стран БРИКС, сопровождающийся широкой постколониальной рефлексией о цивилизационной идентичности отдельных регионов. На этом фоне западный мир, долгое время претендовавший на трансляцию «универсальных ценностей», постепенно отходит на второй план и приобретает региональную, а не универсальную легитимность. Мы стоим на пороге века цивилизационного плюрализма, что осознают и ведущие западные политологи. Важнейшая задача для локальных цивилизационных полюсов – это определение собственного места в складывающемся миропорядке и формирование актуальной повестки дня, позволяющей наметить пути дальнейшего развития с учетом культурной специфики.
Если мы теперь обратимся к идеологическому контексту, то увидим, что наша политическая элита принимает эти вызовы, и потому в последние несколько лет отчетливо взят курс на формирование самостоятельного цивилизационного полюса, что связано с процессом интеграции на евразийском пространстве. В Конституции РФ зафиксировано, что наше государство не может иметь идеологии, поэтому складывающийся курс следует рассматривать как общую геополитическую и социально-экономическую ориентацию. Это не готовая идеология, а скорее набор концептов и трендов. Я бы охарактеризовал этот курс как «протоидеологию». Наиболее полное выражение он получил в программных статьях Путина и в ряде его выступлений, особенно в выступлении на Валдае за 2013 год [Путин 2013]. Попытаюсь резюмировать суть новой «протоидеологии».
В самых общих чертах её можно охарактеризовать как неоевразийскую. Она является развитием классического евразийства. Евразийство 20–30-х годов XX в. (П. Савицкий, Н. Трубецкой, Б. Вышеславцев, Н. Якобсон и др.) было призвано ответить на вопрос о цивилизационной принадлежности России. Это не конкретное детальное учение, а набор концепций, объединенных утверждением о том, что в складывании русской идентичности большую роль сыграли тюркские и финно-угорские народы. Если западники ориентировались на Европу, славянофилы – на славянские народы, почвенники – на русскую самобытность и византизм, то евразийцы предложили взглянуть в сторону Востока и углубить взаимодействие с тюрками и финно-уграми. Союз русских, тюрков и финно-угров, проживающих многие годы на необъятном евразийском пространстве, сформировал, по мнению евразийцев, уникальный облик евразийской цивилизации. Евразийцы выступали за самостоятельность российской / евразийской цивилизации, за цивилизационный плюрализм и многообразие, а также за главенствующую роль православия в духовной жизни народов, хотя другие евразийские традиции (ислам, буддизм, тенгрианство и пр.) они рассматривали как близкие православию, как «потенциальное» православие.
В той форме неоевразийства, которая получила распространение среди нашей политической элиты, сохранились многие тезисы классических евразийцев. Так, цитируя предшественника евразийцев философа К.Н. Леонтьева, Путин утверждает, что Россия «всегда развивалась как “цветущая сложность”, как государство-цивилизация», при этом «именно из модели государства-цивилизации вытекают особенности нашего государственного устройства. Оно всегда стремилось гибко учитывать национальную, религиозную специфику тех или иных территорий, обеспечивая многообразие в единстве. Христианство, ислам, буддизм, иудаизм, другие религии – неотъемлемая часть идентичности и исторического наследия России в настоящей жизни ее граждан» [Путин 2013]. Как и классические евразийцы, Путин выступает за цивилизационный плюрализм, за многополярность, за неадекватность универсализации западных ценностей, без учета специфики каждой культурной ойкумены: «Однополярному, унифицированному миру не нужны суверенные государства, ему нужны вассалы. В историческом смысле это отказ от своего лица, от данного Богом, природой многообразия мира» [там же]. Смысл интеграции на евразийском пространстве он видит в том, чтобы способствовать созданию одного из таких цивилизационных полюсов, сохранив при этом культурное богатство и многообразие: «ХХI век обещает стать веком больших изменений, эпохой формирования крупных геополитических материков, финансово-экономических, культурных, цивилизационных, военно-политических. И потому наш абсолютный приоритет – это тесная интеграция с соседями. Будущий Евразийский экономический союз, о котором мы заявляли, о котором мы много говорим последнее время, это не просто набор взаимовыгодных соглашений. Евразийский союз – это проект сохранения идентичности народов, исторического Евразийского пространства в новом веке и в новом мире. Евразийская интеграция – это шанс для всего постсоветского пространства стать самостоятельным центром глобального развития, а не периферией для Европы или для Азии. Хочу подчеркнуть, что Евразийская интеграция также будет строиться на принципе многообразия. Это объединение, в котором каждый сохранит свое лицо, свою самобытность и политическую субъектность. Вместе с партнерами будем последовательно, шаг за шагом, реализовывать этот проект. И мы рассчитываем, что он станет нашим общим вкладом в сохранение многообразия и устойчивости мирового развития» [Путин 2013].
Конец ознакомительного фрагмента.