Россия и мусульманский мир № 6 / 2015
Шрифт:
Это – предпосылки правильного философского толкования здравого смысла. С точки зрения теории компьютерной сложности здравый смысл совпадает с удовлетворением собственного интереса в его максимальном выражении. Это – точка зрения победителя в конкурентной жизненной борьбе. Победитель в итоге этой борьбы забирает себе всё. С точки зрения философии такое понимание здравого смысла является признаком помешательства, то есть потери здравого смысла.
В этом контексте представляют интерес комментарии Ханны Арендт в «Лекциях по политической философии Канта» к термину «общее чувство». Термин «общее чувство» предполагал чувство, похожее на другие наши чувства – одинаковые для каждого человека. Кант же имел в виду нечто иное:
«Sensus communis, – пишет Ханна Арендт, – особое человеческое чувство, поскольку от него зависит коммуникация» 9 . Потеря коммуникации – исток поражения, а значит, утраты здравого смысла.
8
Ханна Арендт. Жизнь ума. – СПб.: Наука, 2013. – С. 482–483.
9
Ibid. – P. 483.
Что означает потеря такого здравого смысла? Согласно Канту потеря здравого смысла является признаком помешательства; вместо здравого смысла появляется логическое своемыслие (sensus privates). Логическое своемыслие – это построение видимости философской истины, представляющее реализацию частного интереса как осуществление принципов универсального разума.
Как это возможно? Это возможно в том случае, если логическое своемыслие обретает метафизическую форму. Кто придал логическому своемыслию метафизическую форму? Это сделал Фридрих Ницше.
Мартин Хайдеггер, отмечая эту роль Фридриха Ницше, считает чистым лицемерием его поношение западными философами. «Лелея свои христианские переживания, – пишет он, – мы считаем учение Ницше о воле к власти отвратительным и тут же весело летим на машине через норвежские фиорды» 10 . Известный ученый летит из Берлина в Осло с докладом «Переживание». Его встречают на ура. «Никто не удосуживается даже мало-мальски подумать о том, что это переживание – не что иное, как чистейшее утверждение воли к власти, которая и дает возможность появиться самолету и лететь в нем» 11 .
10
Мартин Хайдеггер. Гераклит. – СПб.: «Владимир Даль», 2011. – С. 138.
11
Ibid.
Таким образом, эволюция философской мысли приводит к забвению истины бытия. «Мы пребываем в забвении бытия, – говорит Хайдеггер. – Причем таким образом, что мы волимы волей к власти как действительностью действительного, независимо от того, знаем ли мы об этом или нет, считаем ли это ужасным или не считаем. В своем историческом существовании мы пребываем как волимые в воле к власти» 12 .
Когда Хайдеггер говорит: «Мы пребываем как волимые в воле к власти», то он имеет в виду доминирующее сознание Запада, влияющее на сферу гуманитарного знания и средства массовой информации. Это – общий фактор внутренней согласованности поведения, не требующей жесткого административного контроля извне. Воля к власти это не только политическое, но и духовное состояние и в этом смысле это не гипертрофированная мысль, не выдумка, а бытие сущего, «утверждаясь на котором европейские народы вместе с американцами стали в последние столетия сущими и имеют перед собой опредмеченное сущее» 13 .
12
Ibid. – P. 139.
13
Мартин Хайдеггер. Гераклит. – СПб.: «Владимир Даль», 2011. – P. 139–140.
Воля к власти как опредмеченное сущее превращается в специфический универсум жизни, истина в котором формируется в замкнутом фундаментальными интересами ограниченном геополитическом пространстве, за пределами которого не действуют универсалии правовой и моральной истины.
Корни этого представления находятся в избрании Ницше перса Заратустры для воплощения образа царственного философа, от лица которого и провозглашается новое учение.
Как свидетельствует сестра Фридриха Ницше Элизабет Фёрстер-Ницше, «образ Заратустры грезился Фридриху с ранней юности» 14 .
14
Элизабет Фёрстер-Ницше. «О создании “Так говорил Заратустра”» // Мартин Хайдеггер «Лекции о метафизике». ЯСК. – М., 2014. – С. 159.
Дело в том, что Заратустра – представитель иного мира, нехристианского по своей конфессиональной сущности. Потенциально он становился алгоритмом решения философской истины сверхчеловека. Для этого в образ Заратустры следовало внести некоторую коррекцию в качестве того ноэматического ресурса, который позволял сформулировать конечную истину.
Элизабет Фёрстер – Ницше воспроизводит логику рассуждения Фридриха Ницше.
Ницше задавал вопрос: почему этот перс по-настоящему уникален в истории, являясь в то же время полной противоположностью имморализму, усматривая в борьбе добра и зла истинный движитель хода вещей. У Заратустры, считал Ницше, больше мужества, чем у всех мыслителей вместе взятых. Говорить правду и стрелять из лука – такова персидская добродетель. Способность говорить правду превращает моралиста в свою противоположность. Самоопределение морали из правдивости и превращает Заратустру в Ницше, в первого имморалиста 15 . Таким образом, оказывается, что алгоритм философской истины не обязательно обретает компьютерную форму. Необходимый ресурс превращения открытого философского вопроса в закрытый может заключаться в качествах великой личности.
15
См.: Ibid. – P. 172–173.
Для Запада такая специфическая форма алгоритма была открыта две тысячи лет назад с рождением Иисуса Христа. Для Юго-Восточной Азии специфическая форма алгоритма философской истины возникает с деятельностью Будды начиная с V в. до н.э.
Ницше превращает образ Заратустры в цивилизационное первоначало, открывающее новую эпоху глобальной духовной переориентации, изменяющей внутренний мир личности, обретающей естественную свободу от абсолютных моральных постулатов. Возникает вопрос – это движение вперед от прошлого к более современному цивилизационному будущему или же это движение назад, к естественному состоянию, которое Ницше образно представлял в виде табуна прекрасных лошадей, свободно передвигающихся по степным просторам. В исторических реалиях XX в. «кони» пересели в бронемашины, в самолеты и началось их движение по жизненному пространству в грохоте артиллерийских залпов и дыму горящих городов.
Ницше поставил проблему цивилизационной переориентации как проблему правдивости, способности говорить Правду.
Ницше совершает отсыл к реалиям жизни, полагая, что из них и следует исходить, если философ опровергает тезис о «нравственном миропорядке», то он правдивее любого другого мыслителя, в том числе и основоположника христианской конфессии.
Когда Фома сказал Иисусу: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есть путь и истина и жизнь 16 .
16
Ин. 14: 5–6.
Перед осуждением на казнь Иисус говорит Пилату: Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего 17 .
По Ницше получается, что Иисус не обладал достаточной смелостью, чтобы смотреть правде в глаза. В итоге Пилат, поддавшись давлению массы иудеев, взял Иисуса и велел бить его, а воины возложили на его голову венец из терна, одели в багряницу и били по ланитам говоря: радуйся, Царь Иудейский!
17
Ин. 18:37.