Россия и мусульманский мир № 8 / 2014

Коллектив авторов

Л. Буева. Сегодня много говорят и пишут о том, чтобы закрепить в Конституции Российской Федерации духовный суверенитет православия. Сразу возникает множество вопросов. Чья эта идея? Отражает ли она назревшие потребности населения страны? Кто предложил прописать в Конституции особую роль православия? Идея, оказывается, принадлежит рабочей группе, которая была создана по итогам конференции «Триумф и крушение империи», которая прошла в Манеже в ноябре минувшего года. В ней приняли участие депутаты, известные общественные деятели, видные политологи и историки. Конференция попыталась дать ответ на вопрос: почему после 300 лет правления Романовых, которые привели Россию к триумфу, все закончилось катастрофой 1917 г.? Вероятно, краху

России содействовало множество факторов. Но не последняя роль принадлежала духовному фактору.

И. Егорова. Сейчас в Основном законе нет ни слова о том, что Россия является страной православной. Само собой понятно, что нет оснований отрицать определяющую роль православия в становлении российской культуры и государственности. Оно действительно может рассматриваться как основа нашей национальной идентичности. Участники конференции говорили о том, что православие – это и есть основа нашей национальной идеи.

П. Гуревич. Есть ли аналогичная строка в конституциях других стран?

Л. Буева. Да, в конституциях многих европейских стран есть упоминание о ее христианских ценностях. Хотя бы на уровне декларации значительная часть Европы объявляет себя христианской цивилизацией. Например, в конституциях Норвегии, Дании, Польши есть упоминания о христианстве. Ныне действующая Конституция Ирландии начинается со слов: «Во имя Пресвятой Троицы». Если же напомнить об Англии, то главой церкви там является глава государства. Религиозная ориентация прописана в конституциях нескольких десятков мусульманских и буддистских стран.

И. Егорова. Нет сомнений в том, что для укрепления идентичности России возвышение православия необходимо. Но консерватизм не сводится только к укреплению веры. Вообще консерватизм, как и всякая идеология, предполагает некую связность сюжетов. Идеология не может сводиться к перечню лозунгов. Если речь идет о приверженности традиции, то сразу возникает вопрос: не эксплуатируется ли тоска по коммунизму? Есть ли тут некая демаркация? Такая трактовка консервативного курса скорее могла бы называться «реставрацией». Вряд ли приемлема также либерально-демократическая модель консерватизма. А ведь наша экономика базируется именно на этом фундаменте. В нашем обществе оживились монархические идеи. Может быть, предполагается возрождение монархии? Но тогда консерватизм не сможет связать воедино историческую преемственность – не укладываются в эту модель ни советский, ни либерал-демократический этапы нашей истории. Если они утрачиваются, от консервативного проекта остаются одни вычерки.

П. Гуревич. Есть еще один важный концепт, который требует привязки к консервативному курсу. Как совместить евразийство с идеей всеславянства в современном политическом курсе? Уж если речь идет о сохранении православно-общинных социальных традиций, то здесь европейская идентичность очевидна. Предполагается возникновение новых государственных образований и новой их организации, основанной на цивилизационном принципе, т.е. на принципе культурно-исторического типа (по Н. Данилевскому). В православно-славянском союзе могла бы реализоваться славянофильская идея общеславянского объединения. Что касается евразийства, то оно основывается на мозаике славянских, тюркских и угорских племен, через Киевскую и Московскую Русь к Великой империи. Как можно сегодня помыслить русско-китайско-таджикско-казахское родство?

Л. Буева. Не складывается ли у вас, коллеги, впечатление, что власть вынимает из идеологической колоды то одну, то другую карту с учетом политической конъюнктуры? Но в идеологической практике это чревато неожиданными последствиями. Мы видим, что в отличие от науки идеология характеризуется не рациональными доводами, а лозунгами, призывами к чувствам, ссылками на авторитет. Она вдохновляется традициями, желаниями, предрассудками, легендами. Идеологии не присущи принципы научной жизни, объективности, пересмотра своих

выводов, постоянной критики и аналитического сопоставления возможных точек зрения. Наука полагает, что одни идеи более истинны, нежели другие. Для идеологии истина важна, поскольку ее утверждения связаны с социальными интересами.

И. Егорова. В нашем обсуждении мы, пожалуй, упустили тему многообразия идеологий. Отдаем ли себе отчет в том, что в нашем обществе сложился определенный вариант бандитско-воровской идеологии? Ведь это не просто социальная практика, иллюстрации к которой мы получаем из очередной порции информации. Здесь и героизация криминала, и круговая порука, и даже своеобразная сплотка. Много ли мы знаем сегодня об идеологии чиновников, бюрократов? Она обрела сегодня такую власть, какой не располагала никогда и нигде. Разве это не призывает к идеологическому обоснованию своей миссии? Нельзя не выделить особый менталитет олигархов. Он отнюдь не огорожен экономической практикой. Для разработки этого духовного изыска уже мобилизованы интеллектуалы. Мы, по существу, не обращаем внимания на эксплозию утопического сознания. Какие невероятные идейные комплексы сопровождают значительные открытия науки и техники! Евгеника подчас воспринимается как детская забава. Здесь и господство меритократии, и радикальная реконструкция человеческой природы, и пламенный призыв «станем богами»! Напомню, что нацистская идеология в свое время получила гигантское идеологическое подкрепление в расистских экспертизах, которые затем не заслужили признания, однако остановить процесс оказалось уже невозможно. Не зря Ю. Хабермас отметил, что наука и техника берут на себя функцию идеологии.

Л. Буева. Идеология как социальное явление во все времена человеческой истории использовала предвзятые мнения, ценностные предубеждения. В социально-политической жизни она прославилась расчетливым поведением властвующих элит, укрепляющих свое господство. Идеологии придают коллективную ориентацию всякому движению, укрепляют социальные общности и делают борьбу людей более целенаправленной. То, что в практике одного человека выступает как смутное ощущение, неуловимое настроение, эмоциональный нюанс, в идеологии обретает известную системность и даже ложную оправданность. В ряде условий идеология легко превращается в социальную страсть. Идеология усиливает политический фанатизм.

И. Егорова. Мы упустили еще один важный момент. Сегодня в нашей стране идеологический курс направляет один человек. Это Президент. Именно он, исходя из политических соображений, предлагает общественному сознанию новые идеи, а идеологизаторы мгновенно начинают «вести разработку» этих лозунгов. Так ли должен функционировать идеологический процесс? Источником новых идей выступает социальная практика. Именно она формирует ценностные и практические установки общества. Идеология, на мой взгляд, прорастает снизу. Мы же постоянно твердим о том, что нам следует изобрести идеологию, придумать ее, оформить надлежащим образом и внести в политический обиход. При этом мы постоянно тревожим общественное сознание угрозой хаоса, идеологическим вакуумом. Совсем как строчка в предновогодних стихах Евгения Евтушенко:

Зло и во власти, служащей лишь власти,Но и в безвластье хаоса толпы.

П. Гуревич. В мире глобалистской гонки, потребительского умопомрачения обращение к традиции не лишено смысла. Обращение к консервативным ценностям – характерная примета времени. В этом контексте провозглашение консервативного курса может принести пользу стране. Однако надо помнить, что в спектре идеологических течений это всего лишь одно из направлений мысли. Во многих странах это течение отлично справляется со своей функцией – критикой господствующего либерализма. Однако сам поворот к консерватизму в нашей стране опасен. Он может привести и к реваншизму авторитарной идеологии.