Россия и русские в мировой истории.

Нарочницкая Наталия Алексеевна

Падение религиозности неизбежно ведет к повышению интереса к земному устройству и направляет силы к развитию утилитарной гражданственности и юридизму. Историческое сравнение не доказывает, что это ведет к совершенствованию человека и его этики. Пайпс сам не может иллюстрировать свои суждения какими-то вопиющими отличиями <нецивилизованной> Московской Руси от <культурного> и развитого в правовом отношении Запада. Оба исторических типа, каждый по-своему, отличались и необузданностью нравов, и произволом исполнителей, и крайней жестокостью к заключенным, и пренебрежением к жизни смердов и несли на себе печать времени, в котором на просторах как Западной, так и Восточной Европы бродили калеки с вырванными пытками языками и.выжженными на теле

клеймами.

Но благодаря отсутствию на Руси разграничения между личной

собственностью

великого князя и <государственной> землей, осужденному Пайпсом, в ходе расширения государства новые территориальные приобретения присоединялись к вотчине великого князя и оставались при нем навсегда. Русь становилась единым национальным государством, не имея проявлений феодализма, свойственных Западу вплоть до XVIII века. Несмотря на то что на Руси не существовало формально записанного разграничения форм царской и личной собственности, расширившаяся на многие тысячи километров <вотчинная> Московия не отняла ни одного квадратного метра земли у местных владельцев, причем как христиан, так и язычников. Процесс формирования национального государства и национального самосознания в православной Руси шел иным путем, чем в феодальной Европе, и завершился гораздо раньше, чем это произошло на Западе <с целью создания единого рынка>.

<В России проявился принципиально иной путь становления суверенитета, единой верховной власти, – пишет Д.Ф. Попов, обобщая русскую литературу по проблеме верховной власти на Руси (чего не удосужился сделать Пайпс). – Он начался здесь, по существу, с того, чем кончился в поздней Византии – с удела и вотчины.

139

В отличие и от Запада, и от Византии в России с самого начала существовал, все более консолидируясь… единый христианский и вместе с тем конкретно-эмпирический, а не создаваемый сверху… народ… который был способен органично обобщать и принимать в себя другие этнические элементы Восточно-Европейской равнины>. Важнейшими следствиями этого стало то, пишет автор с полным основанием, что единая верховная власть, <распространяясь сверху вниз по удельной системе, повсеместно сохраняла устойчивое единство всех трех элементов христианского средневекового общества:

церкви, военно-служилого класса и городов. Это единство само органически воспроизводило себя в отличие как от <византийской негибкости, невоспроизводимости, существования только на уровне империи>, так и от западного построения сверху <путем учета взаимных интересов различных общин и корпораций>. Рассеянный в России в эпоху раздробленности по отдельным уделам суверенитет в самих своих частицах сохранял исходную цельность, и для централизации в XIV-XVI веках потребовалось всего лишь соединить <эти готовые частицы суверенитета, собрать власть>, а не создавать ее заново <путем взаимного согласования интересов раздробленного до отдельных личностей и отдельных общин, почти атомизированного западного феодального общества>177.

Воззвание купца Минина в период Смуты и польской оккупации по зрелости своего национально-государственного сознания опережает западноевропейское гражданское мышление минимум на два века: <Мужие, братие, вы видите и ощущаете, в какой великой беде все государство ныне находится и какой страх впредь, что легко можем в вечное рабство… впасть>. Это обращение к соотечественникам в 1611 году нижегородского посадского человека средней руки, которому лично ничего не угрожало, отражает зрелое национальногосударственное мышление и XIX века. Он же призывает соотечественников <утвердиться на единении>, чтобы <помочь Московскому государству> (не сюзерену) и <постоять за чистую и непорочную Христову веру>: <Не пожалеем животов наших, да не токмо животов… дворы свои продадим, жен и детей заложим…>178. Нижегородский купец ощущал себя гражданином, задолго до изобретения control social и был готов пожертвовать всем для спасения Отечества.

В романо-германской Европе завоеванные народы подвергались сгону с земли, физическому истреблению и принудительному крещению по тому или иному обряду. Какое значение при этом имело то, что приобретенные земли <могли оставаться личной собственностью

177 Попов. Д.Ф. Проблема российской абсолютной монархии (верховная власть) в русской исторической науке. М., 1999, с. 51.

178 Костомаров Н.М. Смутное время Московского государства. М., 1994, с. 724.

140

короля лишь в течение десяти лет, а потом должны были стать собственностью короны?>. Признавая повсеместное нарушение этого принципа на практике, Пайпс считает передовым само наличие этого принципа.

Принцип цезарепапизма, вместе с протестантством пришедший на смену папоцезаризму, проявившийся так ярко в Аугсбургском религиозном мире (<cujus regio – ejus religio> – <чья власть, того и вера>), был совершенно немыслим в православно-самодержавной Руси и считался бы чудовищным варварским насилием над <свободой совести> и национально-государственной жизнью. Именно этот принцип воплощал <триединый комплекс>: <Власть первична. Власть первична, территория вторична. Власть первична, население вторично>, который А. Фурсов и Ю. Пивоваров179 приписывают князю Дмитрию Донскому на том лишь основании, что тот не счел из политических соображений целесообразным поставление единого для всех уделов митрополита. Право первой ночи – отголосок языческого рабства – существовал в просвещенной Европе еще в XVIII веке, когда уже были явлены теории Гуго Греция, Гоббса и Руссо.

Трудно сказать, насколько осознанно Пайпс определяет отличие европейской цивилизации от русского <варварства>, говоря о том, что все другие страны так или иначе следуют европейскому примеру, и ехидно замечая, что именно Европа, западная цивилизация, <завладела секретом могущества и богатства>, который надобно перенять тем, кто хочет с ней успешно тягаться. Подобные сентенции делают сомнительный комплимент христианской Европе и подтверждают вывод, что отличие на самом глубинном уровне заключается в ориентации на построение царства человеческого. В работах Р. Пайпса поражает не столько памфлетность, антиисторизм в применении социологических схем совершенно других эпох и культур, сколько отсутствие даже мысли о возможном ином религиозно-философском основании государственной идеи и русского царства.

Хотя Петровская эпоха демонизирована (так же безосновательно, как и ее идеализация) в сознании <почвеннической> эмигрантской мысли XX века, который принес столь ужасные плоды, как считают, именно его начинаний, многие стороны русского сознания и отношения к государству, власти. Отечеству до сих пор носят черты того самого органичного сознания, которое разъяснял Д. Хомяков. Сам Петр, внесший так много западного в институты власти, обращаясь к своему войску перед Полтавской битвой, произнес слова, немыслимые в устах западноевропейского абсолютного монарха: <Воины, пришел час, который решит судьбу Отечества. Вы не должны по-

179 Пивоваров Ю., Фурсов А. Русская система и реформы. Проблемы глобализации. Pro et Contra. 1999, с. 183.

141

мышлять, что сражаетесь за Петра, но за Государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу Веру и Церковь… имейте в сражении перед собой Правду и Бога, защитника вашего, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, жила бы только Россия во славе и благоденствии, для благосостояния вашего>.

Теме антирусских стереотипов можно было бы не уделять столько внимания, если бы миф о <филофействе> и ярлык <вотчинности> не относились к опорным пунктам западной интерпретации русской и советской истории. После Второй мировой войны и обретения СССР роли великой державы выдвинулась <тоталитаристская> и <империалистическая> трактовка <филофейства> в работах Н. Бердяева и А. Тойнби, степень осведомленности которого в теме показывает тот факт, что он именует старца Феофилом. Авторитет последнего призван был подкрепить эту интерпретацию, которая вошла в арсенал холодной войны, когда идея выдавалась за провозвестницу <советского экспансионизма> и возводилась к пресловутому <византинизму>, наделенному сугубо негативным содержанием. Однако историк Б. Сэммнер оспорил положения Тойнби, и тот публично согласился с оппонентами. Об этом с разбором полемики писали академично Н.В. Синицына и остро публицистично Н. Ульянов. Сегодня Запад расширяет свое влияние на многовековые территории исторического государства Российского. Любое противодействие этому <цивилизующему> (как <миссия латинской церкви>) крестовому походу, <подкрепленному политическими устремлениями> (теперь НАТО), вызывает упреки в рецидиве русского империализма. Пожелания епископа Матфея осуществляются через 800 лет.