Россия и современный мир №1 / 2018
Шрифт:
Герцен считал, что в России нет социально-психологических и политических условий для немедленного восстания, к которому призывал «Русский человек», однако он не исключал их формирования в будущем. Предсказывая революцию, Герцен избегал призывов к насилию. Он подчеркивал отсутствие у русских революционеров единства целей и четкой организации и предупреждал, что затеянная ими революция будет обречена. Необходимо, по его словам, разработать конкретную программу и создать четко выстроенную организацию [18, с. 242]. Герцен не считал себя вправе определять за каждого, является ли нравственным использование насилия в том или ином случае. Он оставлял выбор читателю: «Тогда рассуждать нельзя, тут каждый должен поступать, как его совесть велит, как его любовь велит… но, наверное, и тогда не из Лондона
После публикации ответа редакции вопрос, однако, оказался далеко не исчерпан. Прокламация «Молодая Россия», появившаяся в апреле 1862 г., заставила Герцена снова вернуться к теме допустимости насилия. Прокламация произвела большое впечатление на публику не только своим воинственным тоном, но и временем своего появления – незадолго до петербургских пожаров, что вызвало подозрение у некоторых, посчитавших это делом рук поджигателей, вдохновившихся «Молодой Россией» [41].
Автор прокламации – бывший студент П.Н. Заичневский, называя Герцена своим учителем, теперь с сожалением отмечал, что тот отошел от своих ранних радикальных идей и его «революционный задор» угас. Заичневскому были близки взгляды прежнего «Герцена, приветствовавшего революцию, Герцена, упрекавшего Ледрю-Роллена и Луи Блана в непоследовательности, в том, что они, имея возможности, не захватили диктатуры в свои руки, не повели Францию по пути кровавых реформ для доставления торжества рабочим» [45, с. 63]. Автор объяснял изменение взглядов Герцена неудачным опытом 1848–1849 гг., которому он придавал якобы неоправданно большое значение.
Заичневский считал, что революционеры 1848 г. проиграли из-за своей нерешительности, он был уверен, что ошибок предшественников «Молодая Россия» повторять не будет. Автор прокламации не считал насильственные меры необходимыми и надеялся, что они не понадобятся, но признавал, что насилие потребуется, если революционерам будет оказано большое сопротивление. «В этом последнем случае с полною верою в себя и в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой вышло на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим один крик: “В топоры” и тогда… тогда бей императорскую партию не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам! Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против; кто против, тот наш враг; а врагов следует истреблять всеми способами» [45, с. 68].
В своей ответной статье «Молодая и старая Россия» Герцен заметил, что если он и «отстал» в своих убеждениях от авторов прокламации, то «сердцем» он вместе с ними [15, с. 204]. Защищаясь от критики «Молодой России», Герцен писал, что был неверно понят: он не исключал необходимости в насильственных переворотах, но лишь утратил «любовь к ним» [11, с. 221]. Заключительные слова этой статьи содержат его страстный призыв: «…Будьте готовы. Придет роковой день, станьте грудью, лягте костьми, но не зовите его как желанный день» [11, с. 225].
Иногда, когда Герцен писал о защите прав и интересов «народа», сложная логика определения цены и последствий протеста отступала на второй план. Так, Герцен одобрительно отозвался о крестьянине, который «убил своего помещика, вступившись за честь своей невесты… И превосходно сделал» – таков был вердикт Герцена [33]. Эти слова цитировал Ленин, чтобы доказать, что издатель «Колокола» был не либералом, но настоящим революционером [43, с. 260]. Ситуация, описанная в заметке, буквально повторяет сюжет знакового для Герцена «Вильгельма Телля». У Шиллера Телль оправдывает и спасает лесничего Баумгартера, который зарубил топором австрийского наместника, пытавшегося изнасиловать его жену – метафорический смысл самозащиты швейцарских кантонов от власти Священной Римской империи [58, с. 8–17]. На Герцена могло оказать влияние и «Путешествие из Петербурга в Москву», где А.Н. Радищев оправдывает сходный поступок своего персонажа [53, с. 271–276]. Можно предположить, что значение высказываний Герцена, так же как и в двух других случаях, выходило за рамки конкретных примеров. Когда,
Начавшееся в 1863 г. восстание в Польше Герцен тоже расценил как акт самозащиты. Его подняла законно стремящаяся к независимости польская нация вследствие агрессии со стороны Российской империи. Герцен описывал столкновение русских войск и восставших поляков как экзистенциальную борьбу за жизнь. Любые средства, которые могли в ней выбрать поляки, считал он, были оправданны [30, с. 41]. Однако читающая публика в России в своем большинстве разделяла совсем другие взгляды. Ее кумиром стал виленский губернатор М.Н. Муравьев – генерал от инфантерии, с особой жестокостью подавивший восстание. Герцен называл Муравьева «вешателем» и «палачом» [9, с. 260], казнящим «людей, лошадей, волов, усадьбы, поля и леса» [7, с. 222]. Поражение польского восстания привело к новому пересмотру Герценом своих взглядов. Польское дело заставило его забыть, что политические революции бесполезны и что теперь наступила эпоха социальных переворотов, которые в силу своей природы должны происходить мирно [12, c. 58].
Самым значительным произведением позднего периода творчества Герцена стали его письма «К старому товарищу», где он выступил с критикой радикальных взглядов «старого товарища» Бакунина, а также Огарева, который в то время с ним сблизился [21, с. 138]. В этих письмах Герцен писал о своем осознании того, что насилие ведет лишь к разрушению и никак не содействует формированию нового. Он утверждал, что потерял веру «в прежние революционные пути» [13, с. 586], но сохранил убежденность в способности социальных переворотов изменить мир к лучшему [18, с. 221]. Причину прежних заблуждений Герцен искал в пережитом им опыте в 1848 г.: «Стоя возле трупов, возле ядрами разрушенных домов, слушая в лихорадке, как расстреливали пленных, я всем сердцем и всем помышлением звал дикие силы на месть и разрушение старой, преступной веси, – звал, даже не очень думая, чем она заменится» [16, с. 586].
В письмах содержится также его оценка современного положения Российской империи. В конце 1860-х годов Герцен считал, что распространение прогрессивных идей и сотрудничество с властями в настоящий момент принесет больше пользы, так как социалистическое движение, несмотря на свои справедливые идеи, слабее правительства, оно лишено «единства убеждений» и «сосредоточенных сил», поэтому проиграет ему в открытом столкновении [13, с. 588]. Но в будущем, если соотношение сил изменится «…надобно в тиши собирать полки и не грозить. Угроза при бессилии вредна», – писал Герцен [13, с. 582].
Позиция Герцена о применении насилия в политике никогда не была однозначной. В его публицистике разных лет можно обнаружить и неоякобинские взгляды и пацифизм, поддержку революции и ее порицание. Однако вышесказанное не означает, что в статьях Герцена речь идет исключительно об инструментарии политической борьбы, его наследие и по сей день сохраняет определенную теоретическую автономность и самодостаточность.
1. Базилева З.П. «Колокол» Герцена (1857–1867 гг.). М.: ОГИЗ Госполитиздат, 1949. 296 с.
2. Белинский В.Г. Письмо В.П. Боткину от 8 сентября 1841 г. // Собрание сочинений: в 9 т. М.: Художественная литература, 1982. Т. 9. С. 478–486.
3. Берлин И. Герцен и Бакунин о свободе личности // История свободы. Россия. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 85–126.
4. Бушканец Е.Г. О двух «письмах» в редакцию «Колокола» // Литературное наследство. Т. 63. М.: Издательство АН СССР, 1956. С. 662–667.
5. Вяземский П.А. Своим пером тупым и бурным // Полное собрание сочинений князя П.А. Вяземского: в 12 т. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1896. Т. 12. С. 166–167.