Россия, которой не было - загадки, версии, гипотезы
Шрифт:
Как я ни ломал голову, не мог понять, чем же Наполеон в качестве союзника и компаньона по переделу мира был бы для России хуже англичан. Потому что не вижу никакой глобальной, стратегической пользы от имевшего место англо-русского союза. А вот вреда было предостаточно. Нравится это кому-то или нет, но политика - это в первую очередь способ предоставить своему государству наибольшие выгоды. С этой точки зрения совместные действия России и Франции по разгрому Британии могли повлечь за собой нешуточную выгоду.
Между прочим, сами англичане никогда не страдали даже намеком на романтизм или простое благородство в своей внешней политике, оставаясь жестчайшими прагматиками. Достаточно вспомнить, как в 1801 г. английская эскадра под командованием Нельсона устроила самый настоящий пиратский налет на датскую столицу Копенгаген: внезапно появившись на рейде, английские фрегаты открыли огонь по датским кораблям и городу (притом, что обе страны вовсе не находились в состоянии войны). Мотивировка? Дания могла примкнуть к антибританской коалиции, сколачивавшейся Наполеоном. Не "примкнула" - могла примкнуть. Вот и решено было дать датчанам урок... и ни малейшего стыда англичане не испытывали ни тогда, ни впоследствии. Сохранилось циничное послание Нельсона датскому командованию: "Лорд Нельсон имеет указание пощадить Данию, если она не будет далее оказывать сопротивление, но если датская сторона будет продолжать вести огонь, лорд Нельсон будет вынужден сжечь все ее плавучие батареи, которые были им захвачены, не имея возможности спасти храбрых датчан, защищавших эти батареи" [195, 216].
Другими словами, Нельсон, пиратски напав на город, взял заложников и угрожал их перебить, если защитники столицы не сдадутся... Чем эти лучше Бонапарта? (За эту бойню, в которой погибло более двух тысяч человек, Нельсон после возвращения домой удостоился салюта из всех орудий Тауэра и титула виконта. Ордена, на который адмирал рассчитывал, он, правда, не получил - как-никак меж Данией и Англией не было официально объявленного состояния войны, и приходилось соблюдать минимум приличий...)
После бандитского налета на Копенгаген английская эскадра планировала повторить то же самое в Кронштадте и Петербурге и повернула назад, лишь получив известие о смерти Павла...
В этой смерти, как и в убийстве Петра III, виноваты те же персонажи зажравшиеся гвардейцы. Как и отец, Павел пытался навести порядок, заставить дармоедов служить по-настоящему. Болотов писал: "...не успел вступить на престол, на третий уж день чрез письмо к генерал-прокурору, приказал обвестить везде и всюду, чтоб все, уволенные на время в домовые отпуски, гвардейские офицеры непременно и в самой скорости явились к своим полкам, где намерен он был заставить их нести прямую службу, а не по-прежнему наживать себе чины без всяких трудов. И как повеление сие начало, по примеру прочих, производиться в самой точности, то нельзя изобразить, как перетревожились тем все сии тунеядцы, и какая со всех сторон началась скачка и гоньба в Петербург. Из Москвы всех их вытурили даже в несколько часов, и многих выпроваживали даже из города с конвоем..."
"Сии тунеядцы" возьмут свое через четыре года - сначала распространив несметное множество самых грязных слухов и сплетен о мнимом безумии императора. Потом Подоспеют английские денежки - через любовницу британского посла Уэнтворта Ольгу Жеребцову, сестру екатерининских фаворитов братьев Зубовых. И, взойдя на престол по неостывшему телу отца, Александр I поспешил успокоить сообщников: "Все при мне будет, как при бабушке!" Другими словами - Россия вновь свернула в тупик...
Меж тем сохранились иные отзывы о Павле. Прусский посланник Брюль так охарактеризовал в докладе императору реформы Павла: "Недовольны все, кроме городской черни и крестьян". Это вполне перекликалось с воспоминаниями будущего декабриста Фонвизина: "В это бедственное для русского дворянства время бесправное большинство народа на всем пространстве империи оставалось равнодушным к тому, что происходило в Петербурге - до него не касались жестокие меры, угрожавшие дворянству. Простой народ даже любил Павла..."
Коцебу, немецкий литератор и русский разведчик, писал: "Из 36 миллионов русских по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это". Свидетельство Коцебу тем более ценно, что он в свое время побывал в сибирской ссылке по приказу Павла но сохранил объективность.
Как и генерал Ермолов, при Павле два года просидевший в тюрьме. По свидетельству Фигнера, Ермолов тем не менее "не позволял себе никакой горечи в выражениях... говорил, что у покойного императора были великие черты и исторический его характер еще не определен у нас".
Наполеон назвал Павла Дон-Кихотом - без малейшей издевки. Другие именовали императора "последним рыцарем". В этом есть своеобразный ключ. Павел, помимо всего прочего, определенно пытался создать некую новую идеологию, которая могла бы заменить явственно гниющую идею абсолютизма.
Не успел. В России Дон-Кихоты уничтожаются еще быстрее, чем в Испании. Неизбежность гибели Павла лучше всего выразили два человека, находившиеся, если можно так выразиться, на противоположных полюсах: видный декабрист Поджио и начальник тайной полиции при Александре I Санглен. Поджио: "Павел первый обратил внимание на несчастный быт крестьян и определением трехдневного труда в неделю оградил раба от своевольного произвола; но он первый заставил вельмож и вельможниц при встрече с ним выходить из карет и посреди грязи ему преклоняться на коленях, и Павлу не быть!" Санглен: "Павел хотел сильнее укрепить самодержавие, но поступками своими подкапывал под оное. Отправляя, в первом Гневе, в одной и той же кибитке генерала, купца, унтер-офицера и фельдъегеря, научил нас и народ, слишком рано, что различие сословий ничтожно. Это был чистый подкоп, ибо без этого различия самодержавие удержаться не может. Он нам дан был или слишком рано, или слишком поздно. Если бы он наследовал престол после Ивана Васильевича Грозного, мы благословляли бы его царствование..." [25].
В том-то и парадокс, что едва намеченная Павлом "рыцарская идеология", безусловно подрывавшая прежний порядок вещей, при дальнейшем ее развитии ударила бы по самодержавию не в пример сильнее, чем все прежние попытки. Павла следует оценивать не только по тому, что он уже сделал (сплошь и рядом - хаотично, наспех, непродуманно), а по тем последствиям, что спустя годы и годы могли вывести Россию из тупика...
Не зря один из современников-консерваторов назвал реформы Павла "карбонарским равенством", которое-де "противоречит природе вещей"...
Николай Бердяев писал в работе "Истоки и смысл русского коммунизма": "...таинственная страна противоречий, Россия таила в себе пророческий дух и предчувствие новой жизни и новых откровений... святая Русь всегда имела обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и звериного и недостаточно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и зверская низость - вот вечные колебания русского народа... для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всем относительном и среднем..." [10].
Безусловно, никоим образом не стоит относить к "ангелам" ни Лжедмитрия I, ни Петра III, ни тем более Павла 1. И все же эти три самодержца как раз и были теми, кто нес России "новую жизнь и новые откровения". Их, всех троих, с какой-то жуткой, мистической регулярностью как раз и сожрала та самая "Русь звериная" - что пошло Руси лишь во вред...
А сожрав, оклеветала и оболгала так прочно, что последствия сказываются до сих пор. Еще в начале нашего века, после 1905 г. (раньше этого срока попросту запрещалось даже упоминать, что Павел погиб насильственной смертью), два видных психиатра попытались решить, наконец, вопрос о душевной болезни императора - либо ее отсутствии. П.И. Ковалевский выпустил выдержавшую восемь изданий книгу, где сделал вывод, что Павел принадлежал "к дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования". Правда, второй участник ученого диспута, профессор В.Ф. Чиж написал, что "Павла нельзя считать маньяком", что он "не страдал душевной болезнью" и был "психически здоровым человеком". Доверия к работе Чижа у меня больше не оттого, что его точка зрения схожа с моей, а потому, что Чиж пользовался обширным кругом архивных материалов, в то время как Ковалевский в основном ссылался на чисто литературные "павловские анекдоты"...