Россия молодая (Книга 1)

Герман Юрий Павлович

– С чего же инженер Лебаниус сделался таким осторожным?

– Московиты стали иными, гере. Они менее доверчивы, чем были раньше. Ненароком высадившийся на цитадели рыболов Генрих Звенбрег до сих пор томится в тюрьме. И даже заступничество воеводы ничему не помогло, а воевода потратил много сил, дабы освободить ни в чем не повинного страдальца.

– Откуда здесь узнали о грядущем нашествии?
– спросил Лофтус.

Мартус пожал плечами:

– Есть разные слухи, гере. Но чаще всего говорят о русских пленных, бегущих из Швеции и Эстляндии. Они приносят сведения, добытые

в Стокгольме...

– Это им не поможет!

– Пока помогает. Они деятельно готовятся...

О воеводе негоциант отозвался пренебрежительно: весь город знает, что воевода трус. Своими требованиями посулов, поборами и казнокрадством он снискал себе дурную славу. Раньше здесь был на воеводстве Апраксин, но царь вытребовал его в Воронеж - строить корабли. Апраксин забрал из Архангельска с собою многих русских кораблестроителей и моряков-поморов. Теперь те, кто били турок под Азовом, вернулись домой; их, к сожалению, не страшат слухи о грядущем приходе шведской эскадры. Воевода должен бы вести себя умнее, ибо так он только вредит короне: если царь Петр пожелает сменить его и пришлет сюда человека храброго и деятельного, каким был, например, Апраксин, надежды на победу шведов не останется вовсе.

– Войска короля уничтожат город в любом случае!
– резко сказал Лофтус.
– Победа нам предопределена провидением, и я не советую вам вмешиваться в замыслы высших сил!..

Мартус лениво усмехнулся:

– Я человек дела и говорю о деле!
– сказал он тоном, который показался лекарю наглым.
– Ежели мы будем во все наши дела вмешивать провидение и высшие силы, то нам и думать ни о чем не понадобится, ибо думать за нас будут высшие силы. Его величество предполагает своей экспедицией уничтожить русские корабли, разрушить верфи и этим самым прекратить всякие сношения русских с Европой. Московиты предупреждены и хорошо понимают, чем грозит нашествие. Доколе нам считать их за детей? Я здесь давно, хорошо их знаю и говорю вам, только нынче увидевшему город: как бы мы ни готовились и сколько бы пастор Фрич нам ни говорил разных важных слов, дело предстоит крайне трудное, и результаты его зависят не только от воли провидения, но и от нашего разума.

– Что же вы предлагаете?
– раздражаясь, спросил Лофтус.

– Я рекомендую найти способ, который дал бы возможность флоту его величества хитростью, а не боем войти в устье Двины, встать на якоря и овладеть городом.

– Я вижу, вы не рассчитываете на силы флота ею величества?

– Я знаю, как готовятся к сражению русские. Всегда и во всем я был согласен с гере Дес-Фонтейнесом.

Лофтус поднялся. Он был раздражен.

Во дворе работные люди копали огромные ямы, ставили в углы по столбу, обшивали досками. Лекарь понял: на время трехдневного грабежа негоцианты, не надеясь на свои тайные знаки, собирались спрятать сюда товары.

– Наши матросы догадаются!
– сказал он, желая причинить Мартусу неприятность.
– Три дня - большой срок. Ужели они поверят, что в таком дворе, как ваш, ничего нельзя отыскать...

– Для тех, кто не поверит, у нас найдется еще и пуля!
– ответил Мартус.

На площади конный бирюч, держа в руке палку с жестяным двуглавым орлом, выкликал

указ воеводы посадским людям, корабельщикам, негоциантам и рыбарям: в крепость, что строится нынче на Лапоминском острову, никому под страхом лишения живота не хаживать...

Мартус проводил гостя до Воскресенской пристани.

– В крепость!
– велел Лофтус гребцам.

Они переглянулись.

– Я сказал - в крепость!
– повторил лекарь.

– В крепость никому хаживать не велено!
– сказал кормщик, плотный, угрюмого вида человек.
– Вон бирюч ездит, кричит...

Мартус спокойно стоял на берегу, ждал, покуда отвалит карбас.

– Мне от самого воеводы приказано быть в крепости!
– крикнул Лофтус. Слышишь ли, мужик? От князя-воеводы, вот от кого мне приказано быть в крепости...

Кормщик потоптался, перекинулся словом с гребцами, отпихнул корму баркаса багром. Лофтус помахал негоцианту рукой. В парусе заполоскал ветер...

2. НИКИФОР

Расшифровывали грамоту вдвоем - Иевлев и стрелецкий голова. Сильвестр Петрович работал быстро, споро, легко, полковник от труда побагровел, запутался в буквах. Пришлось дать ему трубку - пусть курит и не мешает.

Таблица лежала от Иевлева слева: буква б - соответствовала щ, в - ш, г - ч, д - ц, ж - х. Иевлев писал твердым почерком странные слова - надо было восстановить тарабарщину в ее первоначальном виде, как получили бумагу каторжане в Стокгольме. С тех пор побывала она и в воде, и рыжее пятно крови растеклось по ее краю, и соленый пот каторжанина разъел многие слова.

– Вон оно как, - сказал Иевлев и прочитал: - "Томащси цощые гилсор лерь иреюк нубти цщапьдаьк кмиццакь а шлегчо гилсор нубти лко целякь..."

Полковник моргал, сипел трубкой.

– Как оно по-нашему получится?
– сказал капитан-командор и принялся подставлять буквы. Потом прочитал: "Корабли добрые числом семь имеют пушки двадцать три, а все числом пушки сто десять..."

Стрелецкий голова запыхтел, разглаживая усы. Сильвестр Петрович переводил дальше. В дверь застучали, он крикнул:

– Некогда, некогда, после зайдешь, кому надо...

Дописал грамотку до конца, прочитал ее стрелецкому голове. Тот еще попыхтел, подумал, погодя, не глядя Иевлеву в глаза, сказал:

– Ты вот чего, Сильвестр Петрович... оно как бы половчее вымолвить... может, позабыл ты...

Иевлев, догадываясь, о чем заговорил старик, отворотился: больно было видеть и волнение и смущение Семена Борисыча.

– Нам ноне веры давать не велено, - строго и грустно сказал Ружанский.
– Мы здесь-то, в Архангельске, не по своему хотению, а по цареву велению, от Москвы подальше, постылых с глаз долой...

– Да ведь натешили бесей вволю, Семен Борисыч?

– Оно так, всего было...

– Ну?

– Я к тому и говорю, господин капитан-командор, что доверчив ты со мною, тайную грамоту вот прочел, беседуешь почасту, подолгу. Как бы за сию простоту твою со мною да с иными стрельцами не было тебе с самого с верху остуды. Мы, батюшка, не прощенные, мы за грехи наши сосланные, об том не забывай...

Сильвестр Петрович нахмурился, коротко вздохнул, ответил решительно и даже сурово: