Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
– Пирога пожуешь?
– спросил Молчан.
– Пироги хорошие, с мясом...
– Ну их...
– Может, в церкву зайдем, там потеплее...
– Иди ты с церквами со своими...
Наконец двинулись дальше. Молчан спрашивал дорогу, прохожие показывали по-разному. К усадьбе Полуектова оба путника дошли совсем обессиленные. Молчан долго стучал в ворота, никто не отзывался, даже псы не лаяли за высоким забором, поросшим мхом. Федосей сидел на бревне - дышал часто, с хрипом.
Ворота открыл старый слуга Пафнутьич,
– Поклон тебе от Таисьи Антиповны!
– ответил Молчан.
– Что за Таисья Антиповна?
– А та женка добрая, у которой проживает ныне супруга капитан-командора Иевлева - Мария Никитишна.
– С поклоном и пришли от Архангельска?
– С делом пришли, а как Москва город нам незнаемый, то и надумали мы, дедуня, у тебя совета спросить...
– Какие мои советы!
– вздохнул дед.
– Вишь, стар, словно пень трухлявый, едва ноги волочу. А дело-то ваше, и-и, соколики, трудное. Родион Кириллыч, названный Марье Никитишне батюшка, все об том деле мозговал, да так и помер, не дождавшись доброго ему окончания...
Кузнец все кашлял. Под серыми тучами, низко ползущими над Москвой, пронзительно кричало воронье. Старик воротник вздыхал, с жалостью смотрел на путников: уж очень были они измучены, ободраны, изъедены голодом и холодом.
– Какое ж ваше дело?
– спросил Пафнутьич.
– Царя-батюшку ищем.
– А он вас, поди, дожидается. Для чего ищете-то?
– Для правды, дед. Пусти отдохнуть. Недужен сопутник мой, да и я притомился. Некуда нам более деваться. Останемся эдак без угла на Москве живо схватят, тогда пропали...
Старичок подумал, пустил. Ободранный кот, мяукая, встретил гостей. Старик поставил на щербатый стол горшок пустых щей, положил деревянные ложки, отрезал хлеба. Молчан, не перекрестив лба, сел хлебать, Федосей от еды отказался, лег на лавку, отвернулся к стене.
– Не больно щи-то твои наваристы, дединька!
– сказал Молчан.
– С таком варил, - посмеиваясь, ответил Пафнутьич.
Пообедав, Молчан тоже прилег отдохнуть, а к вечеру, когда старик зажег копеечную свечку, путники доверили деду то, что не доверяли никому: рассказали про челобитную на воеводу Прозоровского.
Старик слушал, оглаживая своего драного кота, кот покойно мурлыкал. Молчан говорил, Кузнец, кашляя, ему подсказывал. По старой усадьбе покойного Родиона Кирилловича гулял сердитый осенний ветер, скрипел оторвавшейся ставней, выл в печных трубах, - здесь же, в воротной избушке, было тепло, тихо, пахло печеным хлебом, воском.
Выслушав обоих, старик сказал:
– Вам тут все внове, а я жизнь изжил, знаю. Правду-то не завтра отыщешь. Тую правду люди почитай что от рождения до смертного часа всё ждут не дождутся...
– Мы не ждем!
– перебил Молчан.
– Мы за ней - ходим...
– Толк един, что ждать, что ходить. Родион Кириллыч,
– Мехоношин?
– спросил Молчан.
– Вроде бы так, Мехоношин. Обласкан сильно. И вотчину ему пожаловали, за его к царевой службе усердие, и холопей множество, и угодий - и земель и лесов... Золото - оно многое делает...
Кузнец переглянулся с Молчаном, сказал хрипло:
– Золото! Что золото? У нас и золото есть, не бедные...
– Вы-то?
– Мы-то, дединька.
Старик с сомнением покачал головою.
– Ты нам ход укажи!
– попросил Молчан.
– Ты нам человека с головою дай, за нами дело не станет... Ярыгу хитрого, дьяка умелого, мы не за спасибо - заплатим по чести...
И, рассердившись, достал далеко запрятанный кошелек, туго набитый золотыми монетами.
– Во! Гляди! Тут червонцев сот четыре с лишком...
Пафнутьич замахал руками, замигал, словно ослепленный, заудивлялся - с таким богатством, а сами голодные, сапоги у Молчана разбитые, Кузнец в лаптях.
– Не наши деньги!
– круто сказал Федосей.
– Для дела деньги! От сих денег жизнь зависит человека доброго...
– А сами-то вы злодеи, что ли?
– тоже рассердился дед.
– Вон дошли, что и вовсе покойники! С головою делать надобно...
Попозже, к ночи он надел треух, взял в руки посошок и отправился к хитрому дьяку, к которому не раз хаживал по поручениям покойного Полуектова. Сему дьяку решено было деньги не показывать, а дать червонец за совет. Еще малую толику серебра потратили на угощение - чтобы сиделось дьяку ладно и чтобы ушел восвояси веселыми ногами.
Дьяк был хитрый, востроносый, пучеглазенький, весь поросший белым цыплячьим пухом. На шее висела у него на ремешочке чернильница-пузырек, заткнутый тряпицей, в мешочке были чиненые перья, ножик, орленая бумага. Пил он много, ел - куда только умещалось, и при этом был костляв и тощ до того, что кафтан болтался на его плечах.
После водки и студня он отвалился к стене, наклонил набок тонкую шею, приготовился слушать. Федосей отпорол сверток, в котором была челобитная, бережно развернул лист, подал его дьяку. Тот, цмокая языком, вздыхая, прочитал, вскинул на Кузнеца выпученные блеклые глазенки, спросил - за чем же дело стало, когда челобитная написана да кровью подписи под ней выведены? Кузнец ответил, что дело за тем, как подать сию челобитную в государевы руки.
– То-то, как подать!
– усмехнулся дьяк.