Россия молодая. Книга 1
Шрифт:
Пламя удалось загасить без особого труда.
– Безумцы! – вытирая платком руки, сказал барон Лофтус, когда все кончилось. – На что они надеялись?
Капитан Альстрем продул губами ствол пистолета, ответил коротко:
– Они надеялись на побег, что им и удалось в небольшой мере. Кое-кто ушел!
И крикнул мокрому до нитки комиту Сигге:
– Живых зачинщиков – в передний трюм до Стокгольма. Там с них сдерут кожу. Мертвых – в воду.
На заре матросы из ведер скатывали окровавленную палубу. Высадив Лофтуса в Улеаборге и приняв на борт груз пиленого леса, галера возвращалась в
Так как зачинщики скрылись в лесах Улеаборга, то Сигге заковал первых попавшихся. В числе закованных был и Скиллинг. В полубреду он просил пить по-шведски, его не понимали, тогда он попросил по-русски:
– Воды! Пить!
– По-нашему знает! – отозвался один из темноты. – Слышь, Лексей, по-нашему просит воды.
– Наделал было делов в Стокгольме, – проворчал другой.
– Грамота тарабарская, – зашептал первый, – я видел. Не разобрали бы шведы. Который не знает – ни в жизнь не поймет.
– А разве ж ты письменный? – спросил второй.
– Дьячок малым делом учил...
Во тьме Скиллинг опять попросил:
– Воды!
– Поднеси ему, – сказал голос из тьмы. – Человек все же, не собака.
– Собака-то лучше. Собака того не сделает, чего он хотел сделать... Всех бы нас перевешали.
И все-таки тот, что не хотел давать воды, – дал. Разбитой рукой он зачерпнул корец и подал напиться, но Скиллинг вдруг оскалился, ударил по глиняной кружке, вылил воду. Во тьме злобно светились его глаза.
– Ополоумел? – спокойно спросил русский. – Чего бесишься?
Скиллинг не ответил, дышал прерывисто, со свистом. Вскоре он опять потерял сознание. Страшные проклятия всему сущему в мире срывались с его запекшихся, кровоточащих губ. Потом он начал читать стихи. Железные строфы «Хроники Эриков» звучали в трюме не скорбью, а неистовой злобой: >>> Заломленные руки и громкий плач – >>> Вот твой удел, жена шведа...
К утру он умер. Его тело расковали, багром вытащили из трюма, привязали к ногам камень и выбросили за борт. Холодные воды Ботнического залива навечно сомкнулись над ним.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Оружие суть самые главнейшие члены и способы солдатские, через которые неприятель имеет убежден быть.
1. В МОСКВЕ
– Она? – воскликнул Егорша.
– Она, Егор, Москва! – ответил Сильвестр Петрович.
Город открылся путникам сразу – свежий, словно вымытый обильным и быстрым вечерним дождем, первым в эту весну. Небо мгновенно очистилось, под теплыми лучами солнца заблистали шатровые и луковичные крыши, маковки церквей, вспыхнули цветасто расписанные башенки с позолоченными и посеребренными львами, единорогами и орлами вместо флюгеров; в прозрачном воздухе весело зеленела листва огромных, на десятины раскинувшихся боярских садов, а в тишине подмосковной рощи явственно послышался далекий, разноголосый, звучный перебор московских колоколов...
– Вишь ты! – даже с растерянностью молвил Егор.
– То-то, брат, вишь! –
Они вылезли из дорожного возка и постояли рядом, молча вглядываясь в зубчатые стены Кремля, в стройные высокие его башни, в Китай-город, обнесенный кирпичным валом, в бегущие по городу, такие тоненькие издали Яузу, Неглинку, Пресню, Чичеру, Золотой Рожок, вслушиваясь в колокольный благовест, все более явственный в предвечерней тишине...
– Ну? Нагляделся?
– Ее враз и не оглядишь, – молвил Егорша. – Небось, объехать тоже время надобно...
– И немалое надобно, да поспеешь, управишься. Вишь, все ты жаловался, Егор, что Европу-де со стольниками изъездил, а Москвы не видал. Теперь дожил – на нее смотришь. Поклонись ей, да и поедем, не рано...
Егорша земно поклонился, опять сел в возок рядом с Сильвестром Петровичем. Утомленные длинным путем кони шли медленно, тряскую тележку вскидывало на ухабах, Сильвестр Петрович не торопясь рассказывал Егорше дальше – о Золотой орде, как злые набеги ее постепенно все жестче и кровавее разбивались о Москву, собирательницу великой Русской земли; рассказывал, как хитрые татарские ханы стравливали друг с другом русских князей и тем самым доставали себе прибытки: свары, споры и междоусобицы княжеские были на руку татарам.
Жадно слушал Егорша и про Ивана Калиту, и про Мамаево нашествие, и про сечь на Непрядве, и про то, как сложились наконец русские силы, дабы дать отпор страшному врагу, который столь долго, жестоко и глумливо истязал народ русский.
– Вот она какова, Москва! – говорил Сильвестр Петрович, пристально всматриваясь в окраины города, где – насколько видно было глазу – шли работы, похожие на те, что делались в Архангельске для спасения от шведского нашествия: копали рвы, ставили ловушки, вкапывали сосновые корявые надолбы.
У рогатки суровый поручик с нахмуренными бровями спросил подорожную, прочитал, велел пропустить путников.
Рогатку открыли.
Сильвестр Петрович отметил про себя, что и въезд с Ярославской дороги укреплен, выстроены здесь из крупных бревен боевые башни, где умелые солдаты могут успешно сдерживать натиск вражеской рати. В старопрежние времена над родником стояла ветхая часовенка. Теперь тут выведен земляной, хоть и невысокий, но крепкий и хитрый вал, за которым до времени могли бы с удобством укрыться воинские люди...
– И здесь, Сильвестр Петрович, вроде бы шведу готовят встречу! – с тревогой сказал Егорша.
– Добро! – со спокойным удовлетворением в голосе ответил Иевлев. – Кто, брат, знает? Может, Карла шведский на Москву порешит ударить! Ан Москва-то и в готовности. Вот ноне мы с тобою к Москве спехом едем за помощью, чтобы было чем обороняться от шведа. Немало мы получили от Москвы, я чаю – получим еще. Всей Руси Москва мать, владычица и заступница. Скажет слово свое – получим мы еще из Тулы мушкетов добрых, пушек новых, ядер. Другое слово скажет – пойдут нам полки в помощь. Еще скажет – пришлют нам мастеров славных, умельцев, художества знающих, как стены крепостные выводить, дабы ядра неприятельские их не рушили, а увязали в них. Много чего может дать Москва-матушка сыну своему городу Архангельскому...