Россия молодая. Книга 1
Шрифт:
Рябов сидел на корме, слушал, мотал на ус, думал: «Словно ребятишки... Все ладно, да где флот? Чудаки-человеки!»
Он покрутил головой, крикнул гребцам:
– Навались! Разо-ом!
Гребцы навалились, карбас вырвался вперед...
В Соломбале воевода Апраксин торжественно повел царя и свиту к почти законченному строением кораблю. Две малые пушки не враз ударили салют в цареву честь, эхо раскатилось над Двиною. Возле корабля у лестницы стояли два иноземца в кожаных шитых красным бисером жилетах, один – кривоногий, низкорослый, другой – дородный, жирный, с тремя подбородками, корабельные мастера –
– Хорош кораблик-то! – сказал Рябов старичку плотнику, спокойно полдничающему на бревнах. – Кто строил?
– Николс да Ян.
– Откудова они взялись?
– Известно, откудова немец берется. Из-за моря.
– Сим летом?
– Сим летом они на Москве были.
– Когда же поспели построить?
– То-то, брат, и загадка. Таков иноземец человек: хоть и нет его, а он есть, хоть и не он делал, а выходит – он. Одно слово – фуфлыга.
Рябов подсел к старичку на бревна. Тот спросил, кивнув на корабль, что стоял на стапелях, почти готовый к спуску:
– Царь там?
– Царь.
– Я и то слушаю – шумит. Ну, коли шумит, – царь. Должность его такая.
Посидели, помолчали. С лодей, с карбасов тащили на строящийся корабль пушки, порох в картузах, выточенные самим царем на Москве блоки, вытканные на Хамовном дворе на Москве же парусные полотна, канаты, спряденные на Канатном дворе в Белокаменной.
– Вишь, товару-то! – сказал плотник. – Сей поболее яхты-то! Истинно корабль!
Он попил воды из корца, спрятал ножичек, которым резал шаньгу, рассказал:
– Ждали мы ждали Николса да Яна о прошлом годе – нет мастеров. А лес лежит – тоже ждет хозяина, мастера. На диво лесины, одна к другой, словно бы жемчужины. На Лае-реке рублены, зимней рубки – ни кривулины, ни гнилости, ни свили. Уж такая корабельщина – лучше не бывает. Глядел я глядел – осмелел, да к самому воеводе – к Федору Матвеевичу. Так, дескать, и так, не сплавать ли мне в Лодьму, да не привести ли мне сюда достославного мастера Ивана Кононовича. Воевода наш вострепетал весь. «Да голубь мой, говорит, да вызволь из беды, говорит, нету Николса да Яна, а царь с меня спрашивает. Вези Кононыча, озолочу!» Ну, снарядился я морским обычаем, поднял парус и отправился. Отыскал Кононыча. Вишь, песочек здесь?
– Где?
– Да вот крыша над ним на столбушках наведена!
– Ну, вижу.
– Тут ему и рождение было, кораблю нашему. Уровнял Кононыч сей песок и стал на нем посошком своим план судну делать. Ширину корабля клал в треть длины. А высота трюма – половина ширины. На жерди рубежки нарезал и шпангоуты рассчитал. Шестнадцать ден считал. Дружок у него, мастер тоже – Кочнев-от, яхту строил «Святой Петр», не здесь, а подалее, на Вавчуге, у Баженина. Так они, мил человек, все советовались. То так прикинут, то эдак. И Баженин Федор с ними – помогал... А возле песка ихнего
– Понимает в корабельном строении? – спросил Рябов.
– Ничего, мужик с головой. Более спрашивает: оно тоже для воеводы дело хорошее – спрашивать. Ну, лекалы сколотили, пошла работа: печи поставили водяные с котлами – доски парить. Вишь, какой корабль построили – облитой весь, почище яхты, – а? Как досками обшивали, так словно бы кожу натягивали – таковы мягки. Сделали почитай что все, – тут и объявились Николс да Ян. Ну, ремесло свое знают, ничего не скажешь, да ведь корабль готов был. Они сразу Ивана Кононовича чуть не в толчки, сами, мол, управимся, иди себе, дед! Поклонился кораблю Иван Кононович большим обычаем, посошок взял, топор свой за пояс заткнул, обладил свой карбас, да и обратно в Лодьму...
– А Николс да Ян?
– Здесь они. Им почет, им ласка, им жалованье царское. Так от века заведено: скажешь, что простой корабельщик с Лодьмы корабль выстроил, – как на тебя глянут? А скажешь Николс да Ян – и ладно будет.
Рябов вздохнул, поднялся:
– Где же Иван Кононович? Ужели и спуска не увидит?
– Сказывал, что домой собрался, а правду не ведаю. Может, и посмотрит спуск издалека. Человек же...
– Денег-то ему воевода дал?
– Денег дал, – нехотя ответил старик, – да что ему в деньгах. Обидно мастеру.
Рябов пошел к кораблю, поднялся на палубу.
Петр Алексеевич ругал Апраксина, что корабль еще не готов, воевода отговаривался: гвозди-де не подвезли, да блоки долго держали, да парусину спервоначала прислали не такую, как нужно. Мастера Николс да Ян тоже оправдывались – очень плохо работают русские плотники, нерадивы, более говорят, нежели делают. Апраксин вдруг вспылил, крикнул иноземцам:
– Вы бы помалкивали, господа достославные! Сколь времени мы вас ждали?
Николс да Ян сразу обиделись, Петр Алексеевич примиряюще спросил:
– Когда же спускать станем?
– Дня через три, не ранее! – ответил Федор Матвеевич. – Недоделано больно много, великий шхипер. А нынче на яхте походить можно. День погожий, морянка подувает...
Позже, проходя по шканцам, Рябов услышал, как Апраксин всердцах рассказывал Иевлеву:
– Давеча говорю, что-де Николс и Ян почти ничего для корабельного строения сделать не успели, – великий шхипер смеется. Не верит...
На строящемся корабле поработали до полуночи и только поздней ночью, не чуя ног от усталости, отправились на Мосеев остров. Царь сидел в карбасе неподалеку от Рябова, смотрел то на Соломбалу, где стоял на стапелях корабль, то на Мосеев остров, где тихо покачивалась у причала яхта «Святой Петр».
– Два еще мало! – сказал Гордон. – Но два уже хорошо... Два еще не флот, но два – почти эскадра.
4. РАЗНЫЕ ЕСТЬ ВЕТРЫ...
С утра царя-шхипера не было видно, бояре – побогаче и постарше – ушли во дворец, прочие свитские полдничали на солнечном припеке: резали копченого гуся, выпивали из склянницы по кругу. Один, тощий, подобрав колени, уперся в них бородою, нехотя жевал пироги, тоскливо глядел на двинский простор. Другой, сидя рядом с ним, негромко говорил: