Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
Иевлев неподвижными глазами смотрел на князя, спросил отрывисто:
– Что за Нарва? Невдомек мне, о чем речь?
– Что за Нарва – невдомек? Та, что была! Та, об коей медаль шведы выбили. Побоище смертное, лихое, стыд превеликий! Али забыл?
– Я – не забыл! – твердо ответил Иевлев.
– А коли не забыл, так слушай. Слушай меня, капитан-командор, да вникай, не пыли без толку, мне твоя натура вот как ведома, сам молодым был, да укатали сивку крутые горки. Иначе надо делать, умнее, с хитростью. Вот как, слушай: сведаем с тобой, что эскадра шведская подошла, сразу – в карбас и навстречу. На подушке ключи
Иевлев резко повернулся к Прозоровскому, посмотрел на него внимательно, точно увидел в первый раз. Синие глаза капитан-командора светились непереносимо ярко.
– Для чего надобно кровь православную проливать? – спрашивал воевода. – Для чего горе, мука злодейская, виселицы, плахи, рожны? Для чего ни за грош нам с тобою злой смертью погибать? Кому в радость? Ворогам нашим, ворам, мятежникам? Сам суди, кто нам страшнее: швед ли, что возвеличит нас, за почесть вдвойне почестями отдаст да еще наградит по чину, али смерд, холопь, ярыга с дрекольем, с рогатиной? Давеча слышал я драгунского поручика Мехоношина горькую беду: мужичье, зверюги лютые, псы смердящие поднялись, вотчину пожгли, управителя на воротах вздернули, красный петух и по сей день там гуляет. Зачем сие? Для какой надобности? И как нам с сим лихом совладать? А коли шведы миром в город войдут – мы к ним с поклоном. Разве им порядок не надобен? Им мужик кроткий нужен, а не убивец с дрекольем! Они наших супостатов, ярыг, воров дознают, покончат с ними...
Сильвестр Петрович близко наклонился к Прозоровскому. Того вдруг испугало лицо Иевлева, яростные его глаза.
– Ты шутишь, князь-воевода, али вправду толкуешь?..
Прозоровский отпрянул, замолк, вытер лицо шелковым платком. Сытые щеки его мелко дрожали.
– Шутишь? – крикнул Сильвестр Петрович. – Так сии шутки нынче...
Воевода схватил Иевлева за обшлаг кафтана; давясь, захлебываясь, залопотал:
– Испытываю тебя, испытываю, дружок мой, испытываю, что есть ты за человек... Надобно же и мне знать, кто у нас первый воинский командир, надо, непременно надо. Вот я и попробовал, на зуб тебя попробовал, как золото пробуют. Теперь знаю, знаю, теперь вижу – не испугаешься! Теперь всем поведаю: молодец у нас капитан-командор! Поискать такого, как Иевлев наш, Сильвестр Петрович. Побьет он шведа, уж как побьет, черепков не соберешь! Побежит от нас швед, с воем побежит, то-то обрадуемся мы, то-то в колокола ударим...
Сильвестр Петрович молчал, все так же неподвижно и яростно глядя на князя. А Прозоровский расходился, говорил без удержу:
– Тебе, Иевлеву, офицеру государеву, капитан-командору – вот кому командовать. От тебя все: виктория от тебя, срам, конфузия – тоже от тебя. Не обессудь, голубь прелюбезный, помилуй, коли поперек сказал. Теперь ведаю – будешь биться!
Иевлев прервал его, сказал холодно:
– Не столь я, князь, глуп, не столь скудоумен, чтобы сим вздорам уверовать.
Воевода не торопясь налил себе квасу, не торопясь хлебнул, поставил кружку на стол.
– Дело твое: хочешь – верь, хочешь – не верь. Отпиши на Москву, там тебе, может, и поверят, что боярин князь-воевода учил передаться шведам. Отпиши, отпиши, то-то смеху будет...
Он хлопнул в ладоши, по-свойски ткнул Иевлева в плечо:
– Так палить по шведской эскадре станешь
– Буду палить – шведу не поздоровится! – отрезал Иевлев.
Прозоровский волчьим взглядом на мгновение впился в лицо Иевлева:
– Совладаешь?
– Надо совладать. Ты, князь, не поможешь.
– Ну, молодец, молодец, – заторопился воевода. – Теперь вижу – молодец! А то люди чего только не болтают про тебя... До того доболтались, что даже сказывали: живет-де у Иевлева подсыл от шведских воинских людей – мужик Никифор... Пришел-де Никифор с моря, принес Иевлеву шведское тайное письмо... Ну-ка, сведи-ка меня к Никифору, погляжу я на него, поспрошаю, что за человече... А от Никифора сведешь ты меня, голубь прелюбезный, к иноземцам, к узникам своим. Жалуются на тебя, надо мне и на узников иноземных поглядеть, непременно надобно.
Иевлев ответил с ненавистью в голосе:
– Никифор нынче совсем плох, князь-воевода. Чаю, не дожить ему до завтрашнего дня...
– Что так? – весело удивился воевода. – То жил да поживал, а то вдруг помирать собрался. Нет уж, пойдем, потолкую я с ним поласковее.
Капитан-командор молча вывел воеводу из комендантской избы в крепостной двор. Князь шел озираясь, кряхтя: по каменным плитам с визгом волокли на канатах пушку; крепостные кони, высекая подковами искры, тянули возы с ядрами; скрипел ворот, которым вздымали на крепостные стены боевые припасы, вперебой били кузнечные молоты...
Никифор лежал на спине, спал с открытыми глазами. Лицо его за прошедшие дни стало пепельным, маленьким, словно бы ссохлось.
Воевода ткнул пальцем, спросил:
– Он?
Сел неподалеку, сразу закричал, чтобы взять испугом:
– Кто таков? Откуда? Ведаю, есть ты шведский воинский человек, ворами подосланный, дабы смуту сеять и рознь! Говори, не молчи, отвечай проворно!
Никифор вздохнул, посмотрел на Сильвестра Петровича, точно просил защиты.
– Говори, Никифор, – спокойно, дружеским голосом посоветовал капитан-командор. – Говори, дружок. То – князь-воевода, ему истинную правду ведать надлежит, говори, не сомневайся.
Никифор сказал тихо:
– Худо мне нынче, Сильвестр Петрович. То будто сны какие вижу, то и вовсе все потеряется, ничего нет... И дышать никак нельзя...
– Говори! – крикнул воевода.
– Да что говорить-то? – слабым, но спокойным голосом ответил Никифор. – Не подсыл я, не шведский воинский человек...
– А коли подвесим? – спросил воевода.
– Стою на правде моей.
– Персты зачнем рубить по единому, огнем запытаем, перед смертью все сам покажешь – поздно будет, – посулил Прозоровский. – Говори нынче!
Никифор слабо улыбнулся, обнажив младенческие беззубые десны, собрался с силами.
– Воевода-князь! – со спокойным достоинством заговорил он. – Погляди на меня, не почти за труд, увидишь, коль пригож собою. Всяко меня пытали и били на чужбине, несладко жилось полонянику-вязенику, можно ли меня нынче пыткою испугать, огнем, дыбою? Да и что мне жить осталось?
– Для палача – хватит! – ответил воевода.
И, повернувшись к Иевлеву, сказал, что велит Никифора нынче же взять в город на розыск. Сильвестр Петрович, кашлянув, молвил, что недужного калеку он в Архангельск не пошлет. И тихо, почти шепотом добавил: