Россия нэповская
Шрифт:
Кроме мероприятий касающихся вузов, ГПУ приступило к проверке и перерегистрации всех негосударственных обществ и печатных органов. ГПУ было предоставлено право административной ссылки до трех лет, и началась подготовка к одной из самых известных акций, запечатленной на скрижалях идеологической истории советского коммунизма — высылке за пределы РСФСР лиц, пребывание которых на ее территории «представляется опасным для революционного порядка».
Едва оправившись от первого удара своей болезни, Ленин проявил первоочередной интерес к подготовке задуманной акции в отношении нелояльных «властителей дум» и просто раздражающих его лиц. В письме Сталину от 17 июля 1922 он дал список некоторых кандидатов на высылку: здесь и известные философы, ученые, и близкие когда-то ему люди, спутники юности, — а также поторопил со сроками — к концу процесса эсеров, «не позже». «Очистим Россию надолго» [94] .
94
Латышев A.С.
ГПУ вело дело, а подготовку общественного мнения обеспечивал Зиновьев, традиционно выполнявший самые «деликатные» поручения Ленина, связанные с интеллектуальной нагрузкой. XII партконференция, проходившая с 4 по 7 августа, заслушала доклад Зиновьева и приняла резолюцию об антисоветских партиях и течениях, в которой открыто говорилось о предстоящих репрессиях против «политиканствующих верхушек мнимо-беспартийной, буржуазно-демократической интеллигенции».
Процесс эсеров завершился 7 августа, а в ночь с 16 на 17 августа ГПУ произвело первые массовые аресты в городах России и Украины. Помимо Москвы и Петрограда, операцией были затронуты Харьков, Киев, Казань, Нижний Новгород, Одесса, Ялта. Центральным мероприятием акции стали два т. н. «философских парохода», которые в сентябре и ноябре 1922 года перевезли из Петрограда в Штеттин наиболее крупные партии высланных. Но высылались не только философы, здесь можно было составить целую Академию наук. В 1922–1923 годах подобным образом за границей оказались представители практически всех отраслей знания: философы, историки, социологи, правоведы, экономисты, литераторы, медики, агрономы, кооператоры, профессора технических и естественных наук. Всего, вместе с членами семей, — около 200 человек.
Как-то стало правилом патетически изображать эту высылку цвета российской интеллигенции в качестве одного из самых одиозных мероприятий советского режима. Однако как раз в этом случае следует сделать исключение, поскольку ясно, что только благодаря подобному обороту дела не были потеряны десятки талантов и обязано своим рождением не одно научное открытие. Хотя в контексте времени высылка стала весьма символичным и закономерным событием в создании целостной картины нэпа, где подобное «усекновение главы» глупой либеральной интеллигенции имело важное значение.
Воспользовавшись голодом, большевики обрушили сокрушительный удар на Русскую православную церковь, еще сохранявшую идеологическую и организационную независимость от режима. Хотя церковь помогала голодающим и даже согласилась пожертвовать для этого частью церковных «неосвященных» предметов, большевистское руководство в марте 1922 года приняло решение об изъятии церковных ценностей. В основном этот процесс протекал мирно. Но после столкновения верующих с красноармейцами в городе Шуя, Ленин счел, что настал «не только исключительно благоприятный, но и вообще единственно возможный момент» (из-за «отчаянного голода»), чтобы расправиться с церковью. «Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забывали этого в течение нескольких десятилетий, — писал вождь, — …чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше» [95] . В ходе развернувшегося антицерковного террора примерно 20 тысяч священников и прихожан были репрессированы — расстреляны, арестованы или сосланы. Внутри Русской православной церкви при активной поддержке ГПУ возродилось, т. н. «обновленческое» течение, лояльное большевикам, которое на волне временного успеха летом 1922 сумело подчинить себе половину архиереев церкви — 37 из 74 [96] . Однако в это же время органы ГПУ стали отмечать роковые признаки неудачи раскольников. Информационная сводка ГПУ за июль 1922 года констатировала, что раскол среди духовенства, охвативший своим движением почти всю Россию, стал замедляться. Это объяснялось тем, что «обновленцы» «исчерпали весь запас попов, которые благодаря расколу пошли за реформаторами. Надо сказать, — признавали чекисты, — что контингент вербованных состоит из большого количества пьяниц, обиженных и недовольных князьями церкви… Сейчас приток прекратился, ибо более степенные, истинные ревнители православия к ним не идут, (поскольку) среди них последний сброд, не имеющий авторитета среди верующей массы».
95
Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 191, 193.
96
Леонов С.В. Указ. соч. С. 292–293.
Такова была собственная нелицеприятная оценка ГПУ своей церковной креатуры и характера обновленческого движения. «А о верующей массе, — продолжала сводка, — говорить не приходится. Если не считать весьма незначительных единичных переходов на сторону обновленцев, можно сказать, что раскол в церкви, расколовший духовенство, не коснулся еще верующей массы… она по-прежнему остается верна старым традициям» [97] . Таким образом четко определилось, что и в этот период настроений в русской православной церкви стабилизирующим фактором оказался не клир, а миряне, некое народное чувство врожденного здорового консерватизма, сохранившие важные духовные устои коллективного существования.
97
РГАСПИ.
Наряду с кампаниями против церкви, операциями по высылке зрелых и неисправимых умов совершенствовалась методика перевоспитания пишущего интеллигента и грамотного обывателя в нужном «летающему» пролетарию направлении. 6 июня 1922 года было утверждено Положение о Главном управлении по делам литературы и издательства — известное в советские времена своим отеческим попечительством над печатным словом — Главлит. В принципе, учреждение подобного ведомства не вносило ничего нового в уже сложившуюся систему цензуры. Просто система расправляла свои члены и обретала более отчетливые формы. С 1919 года подобной деятельностью с успехом занимались доверенные сотрудники, получавшие паек в редакционном секторе Госиздата. Уже 30 декабря 1921 года в письме группы известных писателей наркому Луначарскому послышался вопль вполне задушенной отечественной литературы, жаловавшейся на «пароксизм цензурной болезни», стирание всех и всяческих границ цензорского произвола, в котором люди с сомнительным образованием и еще более сомнительной культурой присвоили себе функции и литературной критики, и историков культуры [98] .
98
История советской политической цензуры. Документы и комментарии. М., 1997. С. 426.
Политической цензурой занимались также в отделе политического контроля ГПУ. Первоначальное невежество новоявленных кормчих литературы вкупе с их аппаратной ретивостью приводило к поразительным результатам. Следы их деятельности порой носили столь курьезный характер, что нельзя без улыбки представить те драматические сцены в тиши кабинетов и библиотек, когда какой-нибудь «свежеиспеченный» цензор, «напрягая все мускулы лица», силился понять содержание той книжки, по которой ему предстояло вынести цензорское решение. Обнаружилась тенденция запрещать не только «белогвардейцев», но и белые косынки у сестер милосердия. В 1923 году началась основательная чистка библиотек и книжного рынка от контрреволюционного, религиозного и прочего книжного «хлама». Еще два года ранее Главполитпросвет Наркомпроса издавал подобное распоряжение об очистке, но оно осталось на бумаге, пока за дело не взялись органы. В 1923–1924 годах на местах появились противоречивые распоряжения Президиума ОГПУ начальникам губ- и облотделов ГПУ, ставившие пространные задачи по чистке книжных собраний в соответствии с соображениями «чекистского, политического и педагогическо-воспитательного характера» [99] .
99
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Д. 442. Л. 54.
Поскольку новоявленные целители библиотек попали в сложные условия, им нельзя не посочувствовать. Чекистские соображения говорят одно, политические — другое, а педагогика нашептывает третье. Поначалу все одолело первое — по-чекистски: всех в расход и баста! Приказано смотреть политическую литературу — значит, изъять ее дочиста.
Вскоре до Президиума ЦКК РКП(б) донеслись сведения о том, что в некоторых местах из библиотек наряду с книжками отцов церкви и духовных белогвардейцев изымаются сочинения Ленина, Маркса, Энгельса, Троцкого, Лафарга и прочих подобных авторов, не говоря уже о Сервантесе и Толстом. Но после того, как в ЦК РКП(б) обнаружили, что в списки запрещенной литературы угодили и его собственные издания и циркуляры, то там в который раз изумились причудам естественного хода событий, и решением ЦКК от 13 мая 1924 года все руководство кампанией было вновь передано в просвещенные руки Главполитпросвета Луначарского ведомства [100] .
100
Там же. Л. 50.
Время периодически окрашивало ВЧК-ГПУ в разные цвета. Загадочность советской тайной полиции, всегда неохотно расстававшейся со своими секретами, способствовала тому, что, как правило, эти цвета, от пурпурно-героического до черно-преступного, отличались ровным скучноватым тоном. Либо карающий меч революции, либо орудие преступлений большевистского режима. Реальная жизнь и противоречия тайного ведомства не были видны стороннему наблюдателю. Однако советская госбезопасность, которая в силу своих обязанностей постоянно находилась на острие общественных противоречий, сама в течение всего времени испытывала сильнейшие внутренние колебания.
Как широко известны неоднократные попытки руководства ВЧК перейти к более мягкой карательной политике, так же известны и соответствующие саркастические отзывы оппонентов большевизма по поводу пустого содержания этих широко распубликованных заявлений ВЧК о смягчении карательной политики в начале 1920, 1921 годов и далее. Но в том не было изощренного лицемерия власти, которая от благозвучных заявлений об отмене казней быстро переходила к восстановлению таковых в прежнем объеме и сверх того. Здесь выступало объективное противоречие этой парадоксальной системы, которая опиралась на массы и в то же время была направлена против них. И предВЧК Дзержинский более, чем кто-либо другой, являл собой олицетворенное противоречие большевистской диктатуры.