Россия при смерти? Прямые и явные угрозы
Шрифт:
Сахарову претило само устройство СССР как единого государства, ядром которого являлся русский народ. Его труды давали правовое и идеологическое обоснование развала СССР. Власть, указывая обществу курс в будущее, обязана была ясно сказать, продолжает ли она «сегодня осуществлять то, о чем мечтал Андрей Дмитриевич Сахаров». Ничего не говорится, люди могут лишь гадать о намерениях власти, так и сяк трактуя туманные намеки.
То же самое можно сказать о Декларациях о суверенитете 1990 года, которые были первым шагом по ликвидации общенародной собственности, разделом ее по национальным республикам. Как эти действия оцениваются сегодня, исходя из полученного после 1990 года опыта? Куда движется Россия, куда крутит колесо истории
Выработка и реализация всей доктрины по изменению государственного устройства России представляет собой поразительный факт в истории культуры именно тем, что властные структуры, прямо ответственные за целеполагание, не только не выполнили своих функций, но как будто о них и не подозревали. В государственную систему вносились катастрофические изменения, но ни в одном документе не было сказано в рациональных понятиях — зачем?
Что предполагалось получить в результате этих изменений? Зачем принимались декларации о суверенитете с иррациональными статьями вроде того, что «все интеллектуальные ресурсы на территории республики принадлежат народу этой республики»? Зачем принимался «закон о репрессированных народах», который заведомо должен был стать детонатором межэтнических конфликтов на Кавказе?
Отсутствие формализованного изложения проблемы, цели, задач и средств их решения перед тем, как предпринять действия, кардинально изменяющих судьбу целых народов, было столь важным отказом всей «технологической» системы власти, что без анализа причин такого срыва никаких шансов на эффективное строительство новой системы нет.
Начиная с 1988 г. регулярно наблюдалось странное явление — при возникновении какой-то общественной проблемы власть предпринимала действия, которые явно вели к ухудшению положения. В обиход даже вошло уклончивое понятие «контролируемые катастрофы».
Можно предположить, что такие решения были рациональными с точки зрения каких-то скрытых целей, которые преследовали реформаторы. Но это — «теневые цели», а в политике важен и явный дискурс власти. [20]
Магическим действием на сознание политически активной части общества обладал иррациональный аргумент, который раз за разом использовали после очередной катастрофы политики: «Ведь что-то надо было делать!»
Например, в 1991 г. с помощью боевиков были ликвидированы органы советской власти в Чечне и учрежден «созданный в лаборатории» режим Дудаева. Этому режиму передаются армейские арсеналы. Затем центральная власть совершает беззаконие — «фрахтует» танки и экипажи без военной формы и знаков различия и организует рейд в Грозный. Так началась война. Вопрос был очевиден: «Почему из всех возможных вариантов действия вы выбрали наихудший?» И в ответ слышали: «Что-то надо же было делать!»
20
Тойнби при анализе кризиса цивилизаций отмечал моменты, когда власть сама начинает верить в мифы, с помощью которых она манипулирует массами — именно тогда возникает «ад кромешный».
Структурно такое же положение складывалось и при расчленении РАО ЕЭС, реформе ЖКХ или «монетизации» льгот. В воздухе висит вопрос: «Зачем?!», — а в ответ мы слышим: «Что-то надо же делать!»
Попробуйте понять, например, зачем сломали присущую России министерскую систему управления, зачем переделывают выращенную за 300 лет систему высшего образования, зачем ликвидируют ту горстку научных учреждений, которую оставили на развод, как семенной фонд, для восстановления науки России после «переходного периода».
Внутри самой власти за этот год произошло резкое рассогласование структур, функций и властных технологий. Само состояние целостности власти вызывает тревогу. Греф мог прилюдно спорить с Жуковым по главным вопросам, высшие должностные лица в течение дня могут своими заявлениями то обрушить курс акций на бирже, то взвинтить его. СМИ подливают масла в огонь. У нас нет правительства, а есть независимые друг от друга министры?
Неопределенным стало разграничение функций. Почему планы реорганизации ЖКХ и сферы жилищного строительства разрабатывала «группа Шувалова», а не правительство? Из каких соображений были сделаны главные выводы этой «группы», кто были их авторами, кто их обсуждал? Начато крупное и чреватое глубоким социальным конфликтом изменение жизни страны, а кто за него отвечает, неизвестно.
К ослаблению власти ведет и свертывание парламентаризма. От российской системы «самодержавной» власти ушли, а теперь и от парламентаризма откатываемся. А ведь он — необходимая технология власти в обществе «холодной гражданской войны», в которую погрузила общество реформа. Парламентаризм все-таки придает битве интересов более или менее цивилизованные формы. Что же мы видим? Сначала вывели за рамки политики Совет Федерации — важную для парламента «верхнюю палату». Затем то же самое проделали с Госдумой.
Штамповать законы — не главная функция парламента. Важно вскрывать суть противоречий, выявлять вошедшие в конфликт интересы и находить способ их согласования. Этого мы в Госдуме не видим, она занята маскировкой конфликтов, загоняя их вглубь и нагружая «зреющими плодами» противоречий недалекое будущее.
Вот очевидный признак отхода Госдумы при господстве «партии власти» от принципов парламентаризма — постоянное принижение уровня проблем, представление их как чисто технических решений. И школьная реформа, и смена типа высшего образования, и реформа пенсионного обеспечения или ЖКХ — все это проблемы уровня исторического выбора. Все они меняют сам тип жизнеустройства народа.
Они должны обсуждаться как политические проблемы. А у нас в Госдуме постоянно слышатся призывы «уйти от политики». В дебатах Госдумы все законопроекты представлены как очевидно полезные, так что речь может идти только о «поправках». Если сделано «200 поправок», значит, Госдума поработала на славу. А на деле даже понять невозможно, о чем там спорят. Экспертам, которые в принципе отвергают предлагаемое правительством решение, вообще в Госдуме трибуны не дают.
Изменение структур или символов, которые имеют цивилизационное значение, выдают за несущественные шаги в сфере «технической целесообразности». Говорили, например, о замене слова «милиция» на «полицию». Мелочь? Нет, смена символа (как и ранее отказ от «русского силуэта» военной формы). Вот, объявили награду за голову Басаева, вернулись в этом вопросе к средневековью. Ну и чего добились? Где же очередь за этими долларами? Зачем было тащить в Россию эту грязную технологию?
Дальше — больше. Генпрокурор предложил брать в заложники родственников террористов! Телевидение сразу об этом раструбило и даже ввело в обиход термин «контрзаложники». Понимает ли власть, что это значит в России? Ну, соберут по деревням и рынкам десятка три женщин и детей, привезут на место захвата заложников — а дальше что? Расстреливать их по очереди? Кто все это придумывает?
Н. Хомский, изучавший этот тип отказа рациональности, пишет: «Этот аргумент настолько абсурден, что даже как-то странно его слышать. Предположим, что вы видите, как на улице совершается преступление, и понимаете, что не можете молча стоять в стороне — поэтому вы берете автоматическую винтовку и убиваете всех участников данного события: преступника, жертву, свидетелей. Должны ли мы воспринимать это как разумную и морально оправданную реакцию?» [3, с. 62].