Россия – Украина: забытые и искаженные страницы истории
Шрифт:
БОРИС НА ПРЕСТОЛЕ. Борис и на престоле правил так же умно и осторожно, как прежде, стоя у престола при царе Фёдоре. По своему происхождению он принадлежал к большому, хотя и не первостепенному боярству. Годуновы – младшая ветвь старинного и важного боярского рода, шедшего от выехавшего из Орды в Москву при Калите мурзы Чета. Старшая ветвь того же рода, Сабуровы, занимала очень видное место в московском боярстве; но Годуновы поднялись лишь недавно, в царствование Грозного, и опричнина, кажется, много помогла их возвышению. Борис был посаженным отцом на одной из многочисленных свадеб царя Ивана во время опричнины, притом он стал зятем Малюты Скуратова-Бельского, шефа опричников, а женитьба царевича Фёдора на сестре Бориса ещё более укрепила его положение при дворе… Борис начал царствование с большим успехом, даже с блеском, и первыми действиями на престоле вызвал всеобщее одобрение… Но, признавая, что он наружностью и умом всех людей превосходил и много похвального учинил в государстве, был светлодушен, милостив и нищелюбив, хотя и неискусен в военном деле, находили в нём и некоторые недостатки: он цвёл добродетелями и мог бы древним царям уподобиться,
ТОЛКИ И СЛУХИ ПРО БОРИСА. Так начал царствовать Борис. Однако, несмотря на многолетнюю правительственную опытность, на милости, которые он щедро расточал по воцарении всем классам, на правительственные способности, которым в нём удивлялись, популярность его была непрочна, Борис принадлежал к числу тех злосчастных людей, которые и привлекали к себе, и отталкивали от себя, – привлекали видимыми качествами ума и таланта, отталкивали незримыми, но чуемыми недостатками сердца и совести. Он умел вызывать удивление и признательность, но никому не внушал доверия; его всегда подозревали в двуличии и коварстве и считали на всё способным. Несомненно, страшная школа Грозного, которую прошёл Годунов, положила на него неизгладимый печальный отпечаток. Ещё при царе Фёдоре у многих составился взгляд на Бориса, как на человека умного и деловитого, но на всё способного, не останавливающегося ни перед каким нравственным затруднением… Б. Годунов стал излюбленной жертвой всевозможной политической клеветы. Кому же, как не ему, убить и царевича Димитрия?..
Наконец, в 1604 г. пошёл самый страшный слух. Года три уже в Москве шептали про неведомого человека, называвшего себя царевичем Димитрием. Теперь разнеслась громкая весть, что агенты Годунова промахнулись в Угличе, зарезали подставного ребёнка, а настоящий царевич жив и идёт из Литвы добывать прародительский престол. Замутились при этих слухах умы у русских людей, и пошла Смута. Царь Борис умер весной 1605 г., потрясённый успехами самозванца, который, воцарившись в Москве, вскоре был убит.
САМОЗВАНСТВО. Так подготовлялась и началась Смута. Как вы видите, она была вызвана двумя поводами: насильственным и таинственным пресечением старой династии и потом искусственным её воскрешением в лице первого самозванца. Насильственное и таинственное пресечение династии было первым толчком к Смуте. Пресечение династии есть, конечно, несчастье в истории монархического государства; нигде, однако, оно не сопровождалось такими разрушительными последствиями, как у нас. Погаснет династия, выберут другую, и порядок восстанавливается; при этом обыкновенно не появляются самозванцы, или на появившихся не обращают внимания, и они исчезают сами собой. А у нас с лёгкой руки первого Лжедмитрия самозванство стало хронической болезнью государства: с тех пор чуть ли не до конца XVIII в. редкое царствование проходило без самозванства, а при Петре за недостатком такового народная молва настоящего царя превратила в самозванца. Итак, ни пресечение династии, ни появление самозванца не могли бы сами по себе послужить достаточными причинами Смуты; были какие-либо другие условия, которые сообщили этим событиям такую разрушительную силу. Этих настоящих причин Смуты надобно искать под внешними поводами, её вызвавшими”…
А вот что пишет по поводу украинских корней самозванства Н.И. Костомаров (Т.1, вып.3, гл.24. Названый Димитрий. – С.609):
“Первое появление личности, игравшей такую важную роль под именем царя Димитрия, и оставшейся в нашей истории с именем первого самозванца, остается до сих пор тёмным. Есть много разноречивых сведений в источниках того времени, но нельзя остановиться ни на одном из них с полной уверенностью. Необходимо иметь в виду то обстоятельство, что перед тем в польской Украйне казаки, вместе с польскими удальцами, помогали уже нескольким самозванцам, стремившимся овладеть молдавским престолом. Так, в 1561 году некто грек Василид, с острова Крита, выдававший себя за племянника Самосского герцога Гераклида, с помощью украинской вольницы изгнал из Молдавии тирана Александра, овладел молдавским престолом, два года был признаваем за того, за кого себя выдавал, и погиб от возмущения, вспыхнувшего впоследствии за то, что он хотел вводить в Молдавии европейские обычаи и жениться на дочери одного польского пана, ревностного протестанта, что для молдаван казалось оскорблением религии. В 1574 году казаки помогали другому самозванцу Ивонии, который назвался сыном молдавского господаря Стефана VII; а в 1577 году те же казаки выставили третьего самозванца, Подкову, называвшегося братом Ивонии. Оба эти самозванца имели успех, но только на короткое время. В 1591 году у казаков явился четвёртый самозванец, которого они, однако, выдали полякам. В самом конце XVI века казаки стекались под знамёна одного сербского искателя приключений Михаила, овладевшего Молдавией. Украинские удальцы постоянно искали личность, около которой могли собраться; давать приют самозванцам и вообще помогать смелым искателям приключений у казаков сделалось как бы обычаем. Король Сигизмунд III для обуздания казацких своевольств, наложил на казаков обязательство не принимать к себе разных “господарчиков”. Когда в московской земле стал ходить слух, что царевич Димитрий жив, и этот слух дошёл в Украйну, ничего не могло быть естественнее, как явиться такому Димитрию. Представился удобный случай перенести в московскую землю украинское своевольство под тем знаменем, под которым оно привыкло разгуливать по молдавской земле (не оттуда ли исходит популярный сегодня на Украине лозунг: “Бей жидов и москалей!” – А. Г.).
Современные известия рассказывают, что молодой человек, назвавшийся впоследствии Димитрием, явился сначала в Киев, в монашеской одежде, а потом жил и учился в Гоще, на Волыни. Были там тогда два пана, Гавриил и Роман Гойские (отец и сын)… Здесь молодой человек успел кое-чему научиться и нахвататься вершков польского либерального воспитания; пребывание в этой школе свободомыслия наложило на него печать того религиозного индифферентизма, который не могли стереть с него даже иезуиты. Отсюда, в 1603 и 1604 годах, этот молодой человек поступил в “оршак” (придворная челядь) князя Адама Вишневецкого, объявил о себе, что он царевич Димитрий, приехал потом к брату Адама, князю Константину Вишневецкому, который привёз его к тестю своему Юрию Мнишеку, воеводе сендомирскому, где молодой человек страстно влюбился в одну из дочерей его, Марину…
…Сигизмунд III находился под сильным влиянием иезуитов, а иезуиты увидали в явлении московского царевича самый удобный случай проложить путь к осуществлению заветных целей римского престола, – подчинению русской церкви папскому владычеству… Возвратясь к сендомирскому воеводе, Димитрий написал письмо папе, но так ловко, что в нём не было ни явного принятия католичества, ни положительного обещания за свой народ, всё ограничивалось двусмысленными изъявлениями расположения. Таким образом, если католики могли толковать его слова в свою пользу, то Димитрий оставлял себе возможность толковать их в смысле терпимости римско-католического исповедания в своём государстве. Тогда он написал грамоты московскому народу и казакам. Всё, что было в южной Руси буйного, удалого, отозвалось дружелюбно на воззвания названного московского царевича. Когда у него набралось до 3000 охочего войска и до 2000 запорожцев, он двинулся к московским пределам; а между тем силы его увеличивались с каждым днём… Везде жители берегов Десны и её притоков выходили к нему с хлебом-солью, и способные к оружию приставали к нему, как к законному государю… Наконец, 20 июня 1605 года, молодой царь торжественно въехал в столицу при радостных восклицаниях бесчисленного народа, столпившегося в Москву с разных сторон. Он был статно сложен, но лицо его не было красиво, нос широкий, рыжеватые волосы; зато у него был прекрасный лоб и умные выразительные глаза… Вьехавши в Кремль, Димитрий сначала молился в Успенском соборе, потом в Архангельском, где, припавши к гробу Грозного, так плакал, что никто не мог допустить сомнения в том, что это не истинный сын Ивана. Строгим ревнителям православного благочестия тогда же не совсем понравилось то, что вслед за Димитрием входили в церковь иноземцы…”
Опуская частности пребывания Лжедмитрия на русском престоле под именем царевича, сына Ивана Грозного, автор, вслед за Н.И. Костомаровым, полагает, что именно возможность подчинения русской церкви папскому владычеству была движущей силой всей этой авантюры с Самозванцем, претендовавшим на русский престол. Может быть, из активного участия запорожских казаков в этих событиях генетически проистекает, наряду с пресловутым “Пактом Конвента” 1386 года, неистребимая, на протяжении столетий, тяга к европейским традициям и обычаям? Как иначе объяснить происхождение современного майдановского лозунга “Украина – це Европа!” Впрочем, как будет видно из последующего изложения, западное влияние и в Малороссии, и в Великороссии с веками неизменно возрастало, вплоть до настоящего времени. Вернёмся к первоисточнику, излагающему факты гибели Самозванца Лжедимитрия (С.626 и далее):
“…В ночь со вторника на среду с 12-го на 13-е мая (1606 г. – А. Г.) Василий Шуйский собрал к себе заговорщиков, между которыми были и служилые, и торговые люди, раздражённые поступками поляков, и положили сначала отметить дома, в которых стоят поляки, а утром рано, в субботу, ударить в набат и закричать народу, будто поляки хотят убить царя и перебить думных людей: народ бросится бить поляков, а заговорщики покончат с царём.
…На рассвете Шуйский приказал отворить тюрьмы, выпустить преступников и раздать им топоры и мечи. Как только начало всходить солнце, ударили в набат на Ильинке, а потом во всех других московских церквах стали также звонить, не зная, в чём дело… Главные руководители заговора: Шуйские, Голицын, Татищев, выехали на Красную площадь верхом с толпою около двух сот человек. Народ, услышавши набат, сбегался со всех сторон, а Шуйский кричал ему: “Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите бить Литву!”. Народ с яростными криками бросился бить поляков, многие с мыслью, что в самом деле защищают царя; другие – из ненависти к полякам за своевольство; иные – просто из страсти к грабежу. Василий Шуйский, освободившись такою хитростью от народной толпы, въехал в Кремль: в одной руке у него был меч, в другой крест. За ним следовали заговорщики, вооружённые топорами, бердышами, копьями, мечами и рогатинами.
Набатный звон разбудил царя. Он бежал в свой дворец и встретил там Шуйского, который сказал ему, что в городе пожар. Димитрий отправился к жене, чтобы успокоить её, а потом ехать на пожар, как вдруг неистовые крики раздались у самого дворца. Он снова поспешил в свой дворец; там был Басманов. Отворивши окно, Басманов спросил: “Что вам надобно, что за тревога?”. Ему отвечали: “Отдай нам своего вора, тогда поговоришь с нами”. “Ахти, государь, – сказал Басманов царю, – не верил ты своим верным слугам! Спасайся, а я умру за тебя!”…