Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени
Шрифт:
II
Здравствуй, новая столица
Новый Константинополь
В конце своей жизни один из самых прославленных историков екатерининской эпохи, курский купец Иван Иванович Голиков, автор грандиозной многотомной эпопеи «Деяния Петра Великого», решил написать труд, который был озаглавлен «Сравнение свойств и дел Константина Великого, первого из римских христианских императоров, с свойствами и делами Петра Великого, первого всероссийского императора, и происшествий, в царствование обоих сих монархов случившихся». Пётр представлялся Голикову как продолжатель дела первого христианского императора, причем еще более мудрый и успешный в своих решениях и поступках, чем сам Константин. При всей смелости подобных выводов необходимо признать, что для русских авторов XVIII века подобные рассуждения Голикова не представлялись чем-то d’extraordinaire: не случайно «Медный всадник» Фальконе представляет собой конную статую Петра I в образе Константина Великого.
Преемство Петра от первого христианского императора не прошло мимо и современников царя-реформатора: во время торжеств по случаю Ништадтского мира Сенат первоначально предлагал государю принять титул Императора Востока; сам акт принятия императорского титула превращал русского царя в наследника Константина Великого, а Русское царство – во вселенскую империю христиан, во Всероссийскую Империю. Желание сделать Россию «Третьим Римом» само по себе не являлось новинкой, об этом неоднократно говорилось в Москве еще с начала XVI века, но только Пётр решился воплотить эту идею в жизнь. Он был вполне последователен на этом пути.
Прежде всего следовало окончательно объединить в монарших руках всю полноту светской и духовной власти, чтобы реализовать византийский догмат о «симфонии». Симфония – это взаимодополняющее единство власти светской и духовной. Это две власти, данные Богом, служащие единой цели. Они «нераздельны и неслиянны». Именно такой, по мысли византийских кесарей, должна быть последняя христианская империя, которая объединит вокруг себя весь мир, обратившийся к истинной вере. Во имя этой нераздельности Пётр упразднил патриаршество, сам возглавив православную церковь.
Созидая первую империю христиан, Константин Великий со своими наследниками закрепили сословия, создав четкую бюрократическую систему, отраженную в «Notitia Dignitatum» – своеобразной табели о рангах. По тому же пути следовал и Пётр: указом о единонаследии 1714 г. он окончательно закрепощает крестьянство, создает четкие сословные границы, а в 1722 году вводит «Табель о рангах», отразившую бюрократическую систему новой державы.
Еще одним шагом Константина стал перенос столицы на окраину Римской империи. «Вечный город», бывший центром языческого государства, воплощением прежних (всё еще отчасти республиканских) нравов, обычаев и традиций, не мог стать центром самодержавной христианской империи. Константин понимал, что культурная оппозиция римского нобилитета и плебса новым порядкам может свести на нет все его начинания. Поэтому создание нового центра, в котором вся жизнь будет подчинена императорскому замыслу, представлялось насущной необходимостью.
На месте небольшого греческого городка Византий, расположенного на берегу пролива Босфор, Константин основал новый город – Константинополь («город Константина»), который должен был стать центром христианской империи. Сюда, согласно императорскому указу, свозили известных архитекторов, живописцев и скульпторов, лучших каменщиков, штукатуров и плотников. Желая ускорить строительство столицы, император обязал всех владельцев недвижимости в причерноморских городах обзавестись хотя бы одним домом в новой столице, иначе они теряли право завещать свое имущество наследникам. Константин разными способами поощрял переселение в новый город жителей, предоставляя одним особые условия и льготы, насильно переводя туда других.
Пётр обрел свой Константинополь отнюдь не сразу. По крайней мере в тот момент, когда 16 (27) мая 1703 года были вбиты первые сваи в топкие берега острова Янисари, никто и подумать не мог, что новая крепость, призванная защищать устье реки Невы, станет столицей новой империи. Потребовалось около десяти лет, чтобы Пётр, всё больше влюбляясь в свое детище, осознал справедливость решения своего древнеримского предшественника и повелел перенести сюда двор и правительственные учреждения.
Наперекор природе, обстоятельствам и здравому смыслу
В январе 1890 года А. П. Чехов писал своему московскому знакомому: «В Питере погода аспидская. Ездят на санях, но снега нет. Не погода, а какой-то онанизм». Сергей Довлатов отмечал, что петербургская литературная традиция есть сплошное описание дурной погоды. Петербургский климат до сих пор остается одним из главных предметов насмешек и сетований в городском фольклоре. Если сегодня он является лишь досадной неприятностью, то в начале XVIII века местные природные условия были настоящим бедствием для первых горожан. Не будет преувеличением сказать, что вся история петровского «парадиза» – это прежде всего история борьбы его жителей против негостеприимной стихии. Первые петербуржцы повторяли друг другу слова, сказанные о новой столице придворным шутом Балакиревым царю:
С одной стороны – море, с другой горе, С третьей мох, с четвертой ох!Территория Санктпитербурха (как до 1720 года на голландский манер официально именовали город) преимущественно располагалась на заболоченной низине. В 1703 году около 1/5 части всей территории современного Петербурга было занято болотами. В различных письменных источниках XVII – начала XVIII столетия упоминаются такие названия болот и урочищ, как Чертовое, Моховое, Сухое, Мокрое. Реку Ждановку, отделяющую Петровский остров от Петроградского, называли «протокой болотной», а всю окрестную местность – Мокрушами. Глубокие топи находились в районе Михайловского сада и Михайловского замка, вблизи нынешнего Гостиного двора, а также на месте Технологического института. Фонтанка, которую тогда называли Ериком, вплоть до елизаветинского времени представляла собой болотную речку, которая образовывала в своем течении острова и заводи.
Несмотря на значительное количество финских и русских деревень, хуторов и мыз, издавна разбросанных по берегам рек и проток невского устья, местность была малонаселенной и дикой: так, в 1714 году волки съели двух солдат, стоявших на часах у пушечно-литейной мастерской. Для того чтобы построить здесь столицу, все эти топи и леса предстояло отвоевать у природы.
Полтора столетия спустя, мысленно возвращаясь к петровскому времени, маркиз де Кюстин недоумевал: «Странная идея для русского, создать столицу славян у финнов, против Швеции, сосредоточить администрацию обширнейшей империи на самой отдаленной оконечности этой империи: выражать намерение приблизиться к Европе, удаляясь от Польши и Германии; и заставлять всех окружающих, чиновников, двор, дипломатический корпус жить под небом, самым немилосердным, одного из самых негостеприимных уголков земли, какой себе можно представить. Место болотистое. Нева значит по-фински „грязь“». Гадали над странностью выбора царя-реформатора и современники.