Россия в концлагере
Шрифт:
– Что эти сукины дети с Погры опять нам какого-то профессора пригнали?
– Не, юрес-кон-сул какой-то, - отвечает подобострастный голос.
– Ну, все равно. Мы ему здесь покажем университет. Мы ему очки в зад вгоним. Твердун, вызови мне Фрейденберга.
– Слушаю, товарищ Стародубцев.
Фрейденберг - это один из украинских профессоров, профессор математики. В этом качестве он почему-то попал на должность «статистика» - должность, ничего общего со статистикой не имеющая. Статистик - это низовой погонщик УРЧ, долженствующий «в масштабе колонны», т.е. двух-трех бараков, учитывать использование рабочей силы и гнать на работу
– Товарищ Стародубцев, Фрейденберг у телефона.
– Фрейденберг? Говорит Стародубцев… Сколько раз я вам, сукиному сыну, говорил, чтобы вы мне сюда этих очкастых идиотов не присылали… Что? Чей приказ? Плевать мне на приказ! Я вам приказываю. Как начальник строевого отдела… А то я вас со всем очкастым г. на девятнадцатый квартал вышибу. Тут вам не университет. Тут вы у меня не поразговариваете. Что? Молчать, черт вас раздери! Я вот вас самих в шизо посажу. Опять у вас вчера семь человек на работу не вышло. Плевать я хочу на ихние болезни… Вам приказано всех гнать… Что? Вы раньше матом крыть научитесь, а потом будете разговаривать. Что ВОХРа у вас нет?… Если у вас завтра хоть один человек не выйдет…
Я слушаю эту тираду, пересыпанную весьма лапидарными, но отнюдь не печатными выражениями, личные дела в голову мне не лезут. Кто такой Стародубцев, какие у него права и функции? Что означает этот столь многообещающий прием? И в какой степени моя теории советских взаимоотношений на воле может быть приложена здесь? Здесь у меня знакомых ни души. Профессора? С одним вот как разговаривают. Двое служат в УРЧ уборщиками - совершенно ясно, из чистого издевательства над «очкастыми». Один профессор рефлексологии штемпелюет личные карточки, 10-15 часов однообразного движения рукой.
Профессор рефлексологии… Психология в советской России аннулирована. Раз нет души, то какая же психология? А профессор был такой. Как-то несколько позже, не помню, по какому именно поводу, я сказал что-то о фрейдизме.
– Фрейдизм?
– переспросил меня профессор.
– Это что? Новый уклон?
Профессор был советского скорострельного призыва. А уж новую советскую интеллигенцию «актив» ненавидит всеми фибрами своих твердых душ. Старая еще туда-сюда. Училась при царском строе - кто теперь разберет. А вот новая, которая обошла и обставила активистов на самых глазах, под самым носом… Тут есть, от чего скрипеть зубами.
Нет, в качестве поддержки профессора никуда не годятся. Пытаюсь рассмотреть свою ситуацию теоретически. К чему теоретически сводится эта ситуация? Надо полагать, что я попал сюда потому, что был нужен более высокому начальству, вероятно, из чекистов. Если это так, на Стародубцева не сейчас, так позже можно будет плюнуть. Стародубцева можно будет обойти так, что ему останется только зубами лязгать. А если не так? Чем я рискую? В конце концов, едва ли большим, чем просто лесные работы. Во всяком случае, при любом положении попытки актива вцепиться в икры нужно пресекать в самом корне. Так говорит моя советская теория. Ибо, если не осадить сразу, заедят. Эта публика значительно хуже урок хотя бы потому, что урки гораздо толковее. Они если будут пырять ножом, то во имя каких-то конкретных интересов. Актив может вцепиться в горло просто из одной собачьей злости, без всякой выгоды для себя и без всякого в сущности расчета, из одной, так сказать, классовой ненависти. В тот же вечер я прохожу мимо стола Стародубцева.
– Эй вы, как ваша фамилия?
Я останавливаюсь.
– Моя фамилия Солоневич. Я не профессор.
– То-то. Тут идиотам плохо приходится.
У меня становится нехорошо на душе. Значит, началось. Значит, нужно осаживать сейчас же. А я здесь в УРЧ, как в лесу. Но ничего не поделаешь. Стародубцев смотрит на меня в упор наглыми, выпученными, синими с прожилками глазами.
– Ну, не все же идиоты. Вот вы, насколько я понимаю, не так уж плохо устроились.
Кто-то сзади хихикнул и заткнулся. Стародубцев вскочил с перекошенным лицом. Я постарался всем своим лицом и фигурой выразить полную и немедленную, психическую и физическую готовность дать в морду. И для меня это, вероятно, грозило бы несколькими неделями изолятора. Для Стародубцева - несколькими неделями больницы. Но последнего обстоятельства Стародубцев мог еще и не учитывать. Поэтому я, предупреждая готовый вырваться из уст Стародубцева мат, говорю ему этаким академическим тоном.
– Я, видите ли, не знаю вашего служебного положения. Но должен вас предупредить, что если вы хоть на одну секунду попробуете разговаривать со мною таким тоном, как разговаривали с профессором Фрейденбергом, то получится очень нехорошо.
Стародубцев стоит молча. Только лицо его передергивается. Я поворачиваюсь и иду дальше. Вслед мне несется:
– Ну, подожди же…
И уже пониженным голосом присовокупляет мат. Но этого мата я «официально» могу и не слышать, я уже в другой комнате.
В тот же вечер сидя на своем полене, я слышу в соседней комнате такой диалог:
Чей-то голос:
– Товарищ Стародубцев, что такое ихтиолог?
– Ихтиолог? Это рыба такая. Допотопная. Сейчас их нету.
– Как нету? А вот Медгора требует сообщить, сколько у нас на учете ихтиологов.
– Вот тоже сразу видно - идиоты с университетским образованием… - Голос Стародубцева повышается в расчете на то, чтобы я смог слышать его афоризм.
– Вот тоже удивительно, как с высоким образованием, так непременно идиот. Ну и пиши им, никаких допотопных рыб в распоряжении УРЧ не имеется. Утри им нос.
Парень замолк, видимо, приступил к утиранию носа. И вот, к моему ужасу, слышу я голос Юры:
– Это не рыба, товарищ Стародубцев, а ученый… который рыб изучает.
– А вам какое дело. Не разговаривать, когда вас не спрашивают, черт вас возьми. Я вас тут научу разговаривать. Всякий сукин сын будет лезть не в свое дело.
Мне становится опять нехорошо. Вступиться с кулаками на защиту Юры - будет как-то глупо, в особенности, пока дело до кулаков еще не доходит. Смолчать? Дать этому активу прорвать наш фронт, так сказать, на Юрином участке? И на какого черта Юре было лезть с его поправкой. Слышу срывающийся голос Юры:
– Слушаюсь. Но только я доложу об этом начальнику УРЧ. Если бы ваши допотопные рыбы пошли в Медгору, была бы неприятность и ему.
У меня отходит от сердца. Молодцом, Юрчик, выкрутился. Но как долго и с каким успехом придется еще выкручиваться дальше?
Нас поместили на жительство в палатке. Было электрическое освещение и с потолка вода не лилась. Но температура на нарах была градусов 8-10 ниже нуля.
Ночью пробираемся «домой». Юра подавлен.
– Нужно куда-нибудь сматываться, Ватик. Заедят. Сегодня я видал: Стародубцев выронил папиросу, позвал из другой комнаты профессора Д. и заставил ее поднять. К чертовой матери. Лучше к уркам или в лес.