Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.

Анисимов Евгений Викторович

С одной стороны, союзное соглашение ставило русскую армию целиком на службу интересам Австрии, и в соответствии с ним перед каждой новой кампанией австрийский генералитет требовал планировать операции русской армии в стратегическом направлении на Силезию (ради отвоевания которой Австрия начала войну с Пруссией и заключила наступательный союз с Россией), а с другой — в Петербурге не имели иллюзий насчет совместных действий с союзниками в Силезии. В рескрипте Конференции 20 декабря 1758 г. Фермору о силезском театре военных действий говорилось следующее: «…к сожалению, признать надобно, что по великому проворству короля прусского он до соединения никогда не допустит таких генералов, которым необходимо о всяком шаге изъясняться и соглашаться… всемерно надлежит за правило себе положить, что он только тогда прямо побежден найдется, когда воюющия против него державы так действовать станут, как бы каждая с ним

одна в войне находилася»⁶⁹.

Горький, но полезный опыт трех лет войны продиктовал эти мысли. В 1757–1759 гг. превосходящие силы австрийской (160 тыс. человек), французской (125 тыс.), русской (50 тыс.), имперской (45 тыс.) и шведской (16 тыс.) армий — всего 400 тыс. человек — так и не смогли справиться с 200-тысячной армией Фридриха II. Действия союзников не координировались — даже об объединенном командовании армий ближайших стран-союзниц (Австрии и России) не было речи; каждая из союзных армий вела войну не лучшим образом; нерешительность, неоправданные маневры войск, неиспользованные победы, косность стратегического и тактического мышления командующих — все это позволяло Фридриху II успешно отбиваться от многочисленных врагов.

Но больше всего мешала союзникам озабоченность собственными интересами. Внешнеполитические цели России, а также реальные условия проведения крупных операций, возможных только при обеспеченных коммуникациях, влекли русских политиков и генералов в стратегический район, лежащий много севернее Силезии, а именно в Померанию и Бранденбург. Именно здесь, по словам М. И. Воронцова, русской армии надлежало «работать на себя»⁷⁰. Расхождение интересов внутри антипрусской коалиции и разногласия в выборе стратегических районов действия вели к существенным различиям в стратегии и тактике армий союзников.

В борьбе с Фридрихом II за Силезию австрийские полководцы прибегали к так называемой стратегии измора или истощения. Сторонники этой тактики стремились избегать прямых столкновений с противником, но при этом держать его в постоянном напряжении и всеми средствами изматывать: тревожить неприятеля непрерывными марш-маневрами, растягивать его коммуникации, отрезать от баз и т. д. Даун с успехом применял такую тактику против Фридриха во время второй Силезской войны и продолжал ее придерживаться. Предлагая русской армии двинуться на зимние квартиры в Силезию, Даун намеревался удалить прусскую армию от Одера, ослабить ее многодневными маршами и осадами и тем самым предотвратить развязку войны в течение кампании 1759 г., а в будущем году совместно с русской армией продолжить вытеснение пруссаков из Силезии.

Однако «стратегия истощения» совершенно не подходила для не очень маневренной русской армии, действовавшей вдали от своих баз, а русское правительство желало скорейшей развязки воины в течение кампании 1759 г. путем победы над армией Фридриха и занятия Берлина. Именно с таких позиций в Петербурге были восприняты победы в сражениях при Пальциге и Кунерсдорфе. От свежеиспеченного фельдмаршала ожидали развития успеха и требовали: «…хотя и должно заботиться о сбережении нашей армии, однако худая та бережливость, когда приходится вести войну несколько лет вместо того, чтобы окончить ее в одну кампанию, одним ударом». Правительство надеялось, что Салтыков, имея превосходство в силах, приложит «все старания напасть на короля и разбить его»⁷¹.

Однако тяжкий груз ответственности за судьбу вверенной ему армии, моральная усталость после двух сражений, недоверие к союзнику и его планам — все это надломило волю Петра Семеновича. Он откровенно стремился отвести войска и закончить кампанию. Именно поэтому Салтыков безучастно смотрел на то, как Фридрих собирал силы для продолжения войны. Из его первых сообщений из Франкфурта после Кунерсдорфской победы нельзя заключить, что пишет полководец, две недели назад наголову разгромивший Фридриха. Так, 15 августа 1759 г. Салтыков меланхолично сообщал: «…король прусской с разбитою армиею поныне в близости нас стоит (в 6 милях. — Е. А.) и, по известиям, собиранием отовсюду гарнизонов и подвозом из Берлина и Штетина больших пушек усиливается и, конечно, по усилении или с принцем Гендрихом соединиться старание приложит, или нас атаковать паки вознамерится… а нас, буде не позахочет атаковать, в марше беспрестанно беспокоить и изнурять может»⁷².

Между тем Конференция добивалась от главнокомандующего активизации действий армии. Не скрывая раздражения, ее члены писали 7 октября 1759 г. Салтыкову, что получили известие об его отказе помочь Лаудону, вознамерившемуся напасть на Фридриха. Особенно

возмутило их то, что Салтыков не только в том отказал, но и публично объявил, что неприятеля ожидать станет, но никогда его не атакует. В рескрипте 13 октября Конференция прибегла к последнему аргументу: «…так как король прусский уже четыре раза нападал на русскую армию, то честь нашего оружия требовала бы напасть на него хоть однажды, а теперь — тем более, что наша армия превосходила прусскую и числом, и бодростью, и толковали мы вам пространно, что всегда выгоднее нападать, чем подвергаться нападению», ибо «если бы он (Фридрих. — Е. А.) хотя однажды подвергнулся нападению и был бы разбит, то вперед с малыми силами отступал бы далее, а наша армия имела бы больше спокойствия и удобнейшее пропитание»⁷³.

Но все уговоры оказались тщетными. Отделившись от австрийцев, Салтыков отступил на старые зимние квартиры в низовьях Вислы. Таким образом, и третья кампания, ознаменовавшаяся двумя блестящими победами, стоившими русской армии не менее 18 тыс. жизней, из-за нерешительности, пассивности русского командования и несогласованности действий союзников не смогла завершить разгром прусской армии.

Очередная безрезультатная кампания стала порождать взаимное неудовольствие союзников, которые начали упрекать друг друга в невыполнении обязательств. Поползли слухи о возможности сепаратных переговоров некоторых воюющих друг с другом стран. Особенно усердствовала английская дипломатия, опиравшаяся на победы английских войск в колониях и рассчитывавшая использовать финансовые трудности во Франции, а также разногласия русских и австрийцев. Английский посол в Петербурге Кейт стремился вбить клин между Россией и Францией, однако русское правительство в нескольких нотах подтвердило намерение России довести войну до победы над Фридрихом II. Но, не отказываясь от принятых обязательств, осенью и зимой 1759 г. русское правительство предприняло попытку определить, как писал в памятной записке 3 сентября 1759 г. М. И. Воронцов, «свою долю достойного за толь многие убытки награждения». Канцлер считал, что после Кунерсдорфа у России есть все основания для этого: «…понеже ныне по крайней мере с вероятностью оказано, и сам король прусской удостоверен, что российская армия в поле поверхность (верх. — Е. А.) имеет, то надеяться должно, что настало время доставить себе самим справедливость». Военные победы и настоятельная необходимость «сократить и ослабить» прусского короля позволили русскому правительству требовать при заключении возможного мира Восточную Пруссию, а также денежную контрибуцию в размере расходов России на войну⁷⁴. Австрия с виду индифферентно отнеслась к русскому требованию, но против него возражала Франция, опасавшаяся дальнейшего усиления России на Балтике и в Европе. Поэтому ни в 1760, ни в 1761 г. переговоры об этом не продвинулись ни на шаг.

Разрабатывая план кампании 1760 г., Конференция считала, что, хотя для удержания Восточной Пруссии и не следовало вести наступательных операций, долг союзника Австрии требует активного участия русской армии в военных действиях на силезском театре. В этом духе была выработана инструкция Салтыкову на проведение четвертой кампании.

Нет смысла утомлять читателя подробностями кампании 1760 г.: она мало чем отличалась от предыдущей по своим конечным результатам. В июле и августе Салтыков стремился соединиться на границе Силезии с Дауном. Фридрих и его брат Генрих непрерывными маневрами не давали союзникам это сделать.

Вообще в 1760 г. Фридрих изменил свою стратегию и тактику. Причиной были как ослабление прусской армии (в 1760 г. король мог выставить против 114 тыс. Дауна и 70 тыс. Салтыкова всего лишь 67 тыс. человек), так и возросшая сила русской армии. Оценивая значение побед Салтыкова в 1759 г., русское правительство писало австрийскому: «Показан почти новый в войне пример, который, конечно, заставит короля прусского последовать другим правилам и меньше полагаться на свое счастье и ярость нападений». Авторы ноты не ошиблись. Той же осенью 1759 г. Фридрих, размышляя о судьбе Карла XII, записал, что, «конечно, бывают положения, в которых приходится давать сражение, но вступать в него надо лишь тогда, когда можешь потерять меньше, чем выиграть, когда неприятель проявляет небрежность в расположении лагеря или в организации марша или когда решительным ударом его можно принудить согласиться на мир». Имея в виду генералов, которые прибегают к битве просто потому, что не находят другого выхода из положения, в которое они сами себя поставили, Фридрих заключает: «Далеко не ставя им это в похвалу, мы скорее усматриваем в этом признак отсутствия гениальности»⁷⁵.