Россия век XX-й. 1939-1964
Шрифт:
Но вглядимся в противоречие величия и нищеты. Со временем я начал сознавать, что дело обстояло гораздо сложнее, чем представлялось мне в юности. К сожалению, многие и до сего дня решают проблему и чрезвычайно просто и, так сказать, крайне сурово. В 1992 году в Париже была издана книга преподавателя истории Московского пединститута (ныне — педуниверситета) В. П. Попова (родившегося, между прочим, как раз в 1945 году) «Крестьянство и государство (1945-1953)», в которой крайне низкие «нормы» распределения хлеба в послевоенной деревне объясняются по сути дела злой волей государства. В частности, приведен документ, согласно которому в 1945
Но ведь урожай 1945 года составил 43,7 млн. тонн234 — в два с лишним раза меньше, чем в 1940-м (95,6 млн. тонн), — из которых к тому же, как сообщает сам В. П. Попов, 16,9 млн. тонн было выделено в запасной фонд (с. 129), т. е. для потребления осталось всего 30,4 млн. тонн. Это значит, что на душу населения пришлось в среднем 178 кг на год, то есть всего 488 г на день. Если учесть, что сельское население так или иначе имело — в сравнении с горожанами и, тем более, с огромной армией (12,8 млн. человек в середине 1945 года) — дополнительные источники продовольствия (умело возделанные деревенские огороды, домашний скот и птица, рыбная ловля, собирание грибов, ягод и т. п.), вполне «справедливо» было превосходство — «за счет» сельских жителей — норм распределения хлеба среди горожан и солдат (от 300 до 800 г в день).
Правда, В. П. Попов возмущается не самой по себе столь ничтожной «нормой» выдачи хлеба жителям села, а тем, что, как он пишет, "государство располагало необходимыми (выделено мною. — В.К.) запасами зерна, которые могло и было обязано использовать для помощи голодающим районам" (с. 129). Но это непродуманное и, прошу извинить за резкость, безответственное суждение; характерно, что в самом тексте В. П. Попова закономерно возникло «противоречие»: он сам называет запасы «необходимыми», но тут же настаивает, что государство-де «могло» отменить эту «необходимость», — хотя тогда нельзя было не думать и о явной угрозе войны с недавними «союзниками», и о каком-либо стихийном бедствии, которое и в самом деле разразилось в следующем году в виде грозной засухи, и если бы «запасы» 1945 года были к середине 1946 года «использованы», то есть проедены, голод приобрел бы, наверное, совсем уж катастрофический характер…
А в предисловии к цитированной книге В. П. Попова, написанном А. И. Солженицыным, выражено крайнее негодование именно в связи с тем, что (см. выше) «признается „норма“ потребления зерна колхозником — 200 граммов в день… Да была ли в истории где-либо, когда — такая власть: неуклонно ведущая свой народ к вымиранию?..» (с. 5, 6).
Из этих слов неизбежно вытекает, что власть, стремясь «выморить» народ, не давала ему якобы имевшийся у нее в достатке хлеб… Но, во-первых, в таком случае необходимо было объяснить, почему власть стремилась уничтожить крестьянство (без которого страна — да и сама власть — не могла бы существовать), а во-вторых, показать, куда же девали не предоставляемый народу хлеб?
На первый вопрос едва ли можно найти вразумительный ответ, но по второму вопросу в «обличительной» публицистике последнего времени не раз утверждалось, что хлеб пожирала «номенклатура».
В упомянутой книге В. Ф. Зимы о голоде 1946-1947 годов есть главка в духе этой самой публицистики — «Благополучие для номенклатуры», однако, опровергая, по сути дела, свой собственный обличительный запал, историк на основе бесспорных документов сообщает, что даже "руководящие работники… отнесенные… к 1-й группе" не очень уж объедались: "Хлеб ограничивался из расчета по 1 кг в день и не более", а "на среднем уровне управленческой пирамиды хлеб нормировался и выдавался по группам,
Притом, нельзя не учитывать, что никакая власть не может допустить полуголодного состояния ее носителей, от деятельности которых зависит (хотя бы потенциально) весь ход жизни страны, а кроме того, «номенклатура» — весьма незначительная часть населения; в известном резко критическом трактате Михаила Восленского «Номенклатура» подсчитано, что она составляла максимум 0,4% населения страны235, и если каждый ее представитель в 1945-1947 годах получал в среднем «лишних» 500 г хлеба в день, отъятие и распределение среди населения в целом этих «излишков» дало бы совершенно микроскопический результат — примерно 2 грамма (!) хлеба в день на душу населения страны…
Да и вообще нет оснований говорить об особом «благополучии номенклатуры» в первые послевоенные годы (позднейшие времена — дело другое). Власть осуществляла, без сомнения, чрезмерные затраты на "большую политику", но, так сказать, в бытовой сфере режим строгой экономии соблюдался на всех уровнях.
В связи с этим позволю себе опять-таки сослаться на личный опыт. Незадолго до окончания мною (в июне 1948-го) 16-й московской школы рядом с ней начал заселяться жилой «спецдом» Совета Министров СССР, построенный по проекту знаменитого И. В. Жолтовского236 (Большая Калужская ул. — ныне Ленинский просп., дом № 11). И в моем классе появились сыновья «номенклатуры», в том числе юноша с редким именем Рутений (уменьшительное — Рута) Кабанов. Само его имя — деталь, так сказать, историческая, ибо в первые два десятилетия после 1917-го детей называли, в частности, «научно-техническими» именами: Рутений — это 44-й элемент менделеевской таблицы; отец Руты в год его рождения учился в Московском электромашиностроительном институте, а сей элемент имеет важное применение в электроприборах.
Этот отец моего соученика и приятеля, И. Г. Кабанов (1898-1972), в 1937-м стал одним из наркомов РСФСР, а ко времени вселения в новую квартиру на Большой Калужской был одним из главных союзных министров — электропромышленности и депутатом Верховного Совета СССР; на ХIХ съезде партии он стал кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, то есть вошел в совсем уж малое количество верховных правителей страны (как сказано, всего лишь 36 членов и кандидатов в члены Президиума)237.
Тем не менее я, не раз бывавший в гостях у его сына, могу засвидетельствовать, сколь скромным было жилище этого носителя высшей власти страны. Он обитал с женой, сыном, дочерью (также школьницей) и обязательной тогда в привилегированных семьях «домработницей» в двухкомнатной квартире с «совмещенным санузлом» (в то время, впрочем, это представлялось изысканной новинкой). Правда, одна из двух комнат квартиры была весьма просторной (рассчитанной, вероятно, на большие «приемы» у министра), и в ней имелась перегородка на колесиках, задвигавшаяся вечером, — дабы сын и дочь министра спали во вроде бы отдельных помещениях…
Помню, что мне-то, жившему в «коммуналке» на три семьи, квартира министра казалась превосходной, но сегодня нельзя не придти к выводу, что в послевоенные годы страна экономила на всем — в том числе и на быте верховных правителей. Я не исключаю, что позднее, когда я уже не посещал Руту Кабанова, его отец получил намного более обширное жилище, но факт остается фактом: виденная мною квартира одного из верховных правителей много говорит и о послевоенном состоянии страны вообще, и о том, как тогда вела себя власть. Огромные — и, надо прямо сказать, совершенно непомерные в то время для страны — средства тратились (о чем еще будет речь) на мировую политику, но не на самих политиков…