Российские оригиналы
Шрифт:
– Значит, я, по-твоему, типический характер в типических обстоятельствах?
– Нет, Петя. Я так... Я пошутил.
– Не понял! Ты, значит, считаешь, что я недостоин?
– Нет, ты достоин. Но слишком индивидуален. Слишком ярок.
– Яркость типу не помеха!
– заявил Петя и пошeл на улицу.
Наверное, проявлять свою яркость, подумал я с испугом и побежал за ним.
Петя стоял посреди двора и бросал вызов всем, кто согласится его принять.
Принять не согласился никто.
– Как же докажу?
–
– Что именно?
– Что я резко индивидуальный типический характер?
– Да не надо доказывать! Зачем доказывать очевидное?
Но Петя не мог успокоиться. До полуночи он колобродил, задавал бессмысленные вопросы мне и прохожим, пытался вырвать из земли детскую песочницу, выл на Луну, хохотал и плакал.
Еле-еле он угомонился, позволил привести себя домой и уложить в постель.
– Завтра!
– пообещал он мне засыпая.
– Конечно, - согласился я.
В эту ночь я раз пять засыпал и просыпался от кошмаров.
Мне сначала приснилось, что я Тургенев и что ко мне явился живой Базаров.
– Ты, писака!
– сказал он мне.
– Ты зачем меня заставил глупости о женщине говорить, вместо того чтобы просто полюбить еe обычным порядком? За что ты умертвил меня, гад? (Если б я осознавал себя во сне собой, я бы, конечно, не позволил ему так хамничать классику, но в том-то и дело, что я был полностью Тургенев - и даже бороду чувствовал на лице, хотя у самого у меня бороды никогда не было!) Тебе хотелось, - продолжал Базаров, - мне благородную смерть устроить в целях художественности! Тебе хорошо, падла, пeрышком поскрипывать в уюте, а меня жмуриком сделал!
И тут он исчез, а я очнулся в холодном поту, с невысказанным вопросом: почему это Базаров стал выражаться как последний урка?
Задремал - и вот я уже Достоевский, а надо мной бледный Раскольников с топором.
– На, - суeт он мне топор.
– На-ка, иди-ка, стукни старушку!
– И тут же старушка откуда-то явилась, и Раскольников согнул еe, подставляя мне еe седую голову с жeлтым пробором посредине. Вскрикнул я - и проснулся.
И опять забылся, и тут же передо мной, как в фильме ужасов, - женщина в чeрном, лицо белое и прекрасное, очи огромные, а из шеи кровавая струя брызжет прямо мне в глаза!
– Пойдeм, Лев Николаевич, - говорит мне она.
– Пойдeм, я тебе поездок хороший присмотрела. Прыгнем. Это будет типично - и в типических обстоятельствах, и оригинально. Пойдeм!..
И я иду, как баран, держась за ледяную руку, и вот поезд налетает, как вихрь, и я, не понимая, что делаю, прыгаю и...
И, перейдя в другой сон, вижу голову, выкатывающуюся из-под колeс, и голова обиженно бормочет:
– Вольно вам, Михаил Афанасьевич, над людьми измываться! Положим, я вам неприятен, я, возможно, даже и подлец в некоторой степени, житейскими, однако, обстоятельствами обусловленной, но жить мне или умереть - пусть суд решает, а вы ишь какую смелость взяли на себя, головы
Наутро я встал весь разбитый.
Я распахнул окно.
Знакомый двор был передо мной, знакомая дворняга Найда пробежала, виляя хвостом, знакомая наизусть соседка баба Люба прошла в галошах с тазом белья, знакомое небо было над головой.
Но впервые за долгое время я, думавший, что уже наизусть знаю всe и про типические характеры, и про типические обстоятельства, и про литературу, и про жизнь вообще, вдруг понял, что не понимаю ничего: ни в литературе и ни в жизни.
И радостно, и ново стало мне.
Тут без стука вошeл Петя - с лицом виноватым и печальным.
И я поглядел на него с улыбкой, будто впервые увидел его такого, какой он есть, а не такого, каким я его придумал, увидел промытыми начисто глазами.
– Здравствуй, Петя!
– сказал я.
– Здравствуй, - ответил он голосом покаяния, приветствия, болезни, уныния, но и гордости, и несмиренности, и надежды, и человеколюбия, столько всего было в его голосе, что и на тысяче страниц не описать. Да и не надо.
У. УНИВЕРСАЛ
В юности меня чрезвычайно поразил один человек.
Он был агроном, приехал в командировку из дальнего села и навестил моего отца, будучи его давним знакомым.
Он приехал под вечер, отец ещe не вернулся с работы. Назвался Александром Валентиновичем Штырeвым и тут же поинтересовался, что я думаю о современных острых общественных вопросах. Я ничего не думал о них, я был тогда влюблeн.
Александр Валентинович осведомился, встречаю ли я уставших родителей ужином. Я сказал, что ужин мама приготовит, когда придeт.
Он мягко укорил меня, засучил рукава, зажeг плиту, открыл холодильник и стал действовать. Свои действия он объяснял, показывая, как лук резать, как картошку чистить, как соус для мяса готовить, тут же присоединяя меня к своему труду.
К приходу родителей готов был замечательный ужин.
Отец, зная Штырeва, не удивился.
Они стали говорить о своих взрослых делах. Не помню, что говорил Штырeв, помню только, что он был язвителен, остроумен и убедителен.
Я ушeл в свою комнату учить уроки, а потом готовить роль для школьного спектакля, роль серьeзную, многое в моей жизни определившую: роль Хлестакова.
"Ужасно как хочется есть! Так немножко прошeлся, думал, не пройдeт ли аппетит..." - долбил я, покачиваясь на стуле.
– "Нет, чeрт возьми, не проходит!" - подхватил вошедший Штырeв. И без запинки наизусть отчитал монолог Хлестакова, а потом и следующую сцену - за Хлестакова и за Осипа.
– Гениальная и актуальная пьеса!
– воскликнул он.
– У нас там театр народный, я организовал, мы эту пьесу с огромным успехом давали в прошлом сезоне. Я Городничего играл.