Высоких слов не говори – не надо,Ты каждой фразой мне терзаешь слух.Уж лучше спать под шелест листопада,Бранить слугу, давить осенних мух.Достойней пить, чем слушать эти речи.Все тоньше пламя гаснущей свечи.Ступай к другим. Укутай пледом плечи.Довольно. Я не слышу. Не кричи.
Свеча
И вновь тебе я пальчики целуюИ в шуме набегающей волныВеду тебя, такую молодую,Туда, на край закатной стороны.Пускай дыханье свечку задувает,Как первый луч иного бытия,Когда нас мрак забвенья обступает,Где ты не ты и я уже не я.Была ты неприступной и упорной,Как никогда спокойна и близка,Твои глаза темнее ночи черной,А рот – как мимолетный взмах платка.Мне кажется, ты проплываешь мимо,И слышатся обрывки голосов.А жизнь, как смерть, почти неразличима,И все понятно
мне без лишних слов.И вновь тебе я пальчики целуюИ в сердце бьют хрустальные ключи.Но не забыть такую молодую,И буре не задуть моей свечи.
Смерть Дон-Жуана
Остепенился, наконец,Вкусил сполна любви блаженство,Узнал всех жен несовершенствоВ своем блужданье вековом,И, чуя смерти приближенье,Он гонит их как наважденье,На этом свете и на том.
Полина Корицкая
Родилась в 1986 году в Томске. Окончила Литературный институт им. Горького. Живет в Москве.
Серьезно заниматься литературой начала в четырнадцать лет: писала стихи, короткую прозу, в основном – сказки. Своими учителями в литературе считает А. И. Казанцева и Ю. П. Кузнецова. Первая публикация состоялась в литературно-художественном альманахе «Сибирские Афины» в 2000 году. В 2010 году вошла в лонг-лист премии «Дебют» в номинации «Малая проза» с циклом рассказов «Самокрутки». В 2014 году вышла книга прозы «Самокрутки».
Профилактика
Забулькала четвертая кастрюлька,Сниму ее с огня и отнесуТуда, где бестолковою сосулькойКран молча отражается в тазу,Как веточка в малиновом пруду.И я к тебе помыться не приду,Нет, я к тебе помыться не приду,Ведь у тебя арестовали воду,Как сломанное дерево в саду,Цветок запретный в центре огорода.И мы пойдем по улицам гулятьСреди деревьев с непомытой кроной,В тени деревьев я поправлю прядь,Взметнувшуюся к небу, как корону,И стану тебя в губы целовать.Я стану тебя в губы целоватьИ волосы немытые ерошить,В земного шара влажную кроватьУлягутся события из прошлого,И мы ее не будем ворошить.Мы будем дальше потихоньку жить,Сажать цветы по стульям огородаДа в чашечке кофейной ворожить.Но чашечки коленные сложитьСюда вернемся в середине года.Когда вдруг распогодится погодаИ Богу нам захочется служить,Нам Бог откроет кран и пустит воду,И пусть она по городу бежит,Спонтанно огибая гаражи.Нам будет неприлично хорошо,Когда мы будем спинами друг к другуСтоять под перевернутым ковшомБольшим, а после Малым,Так по кругу.А помнишь, когда не было водыГорячей в кране, были только рукиГорячими, и крошками слюдыБлестели капли ледяной воды,Дрожав испуге.
"Впечатывая прошлое в бутылку…"
Впечатывая прошлое в бутылку,На воды разноцветные смотря,Перебираю пальцами ветра,Снующие меж прядями затылка.Я брошу каждой рыбке по рублю,Чтобы хоть раз сюда еще вернутьсяПо истеченьи новой эволюции,Но, Яуза, тебя я не люблю.Мне не нужны мосты твои и волны,Я их повдоль давно уже прошла.Я стерла ноги, полкарандаша,А ты опять не очень-то довольна.За горлышко бутылку я беру,Бросаю вниз и провожаю взглядомДве тени, оказавшиеся рядомРебро к ребру.
"Крымское побережье в лицах, как будто в сыпи…"
Крымское побережье в лицах, как будто в сыпи.Круг моей шляпы больше земного шара.Я – капля моря, подуй на меня и выпей,Впитай меня, стань зерном божественного амбара.И ты сегодня не сын женщины и мужчины,Равно как я не мать с десятилетним стажем.У моря на все свои таинственные причины,Не спрашивай, все равно оно ничего не скажет.Ты вхож в волну, как в лоно масонской ложи,На дне тебя ожидают циркуль и наугольник.Я же верчусь строптиво, словно юла на ножке,Ввинчиваясь туда, где глиняные ладониУхватят меня за хвост – юлу, метеор, медузу,Откроют второе дно Крымского побережья,Где нерестится нельма в белой парадной блузе,Таинство омывая нового отложенья.Молча ей поклонюсь, поймаю ее улыбку,Вопросов не задавая – она ничего не знает.К верхнему слою вод перенаправит рыбка —Между водой и сушей ответственная связная.И, подписавши акт о вечном неразглашенииСакральности побережья, лягу я на песок.Сомкну на тебе ногтей жемчужное ожерелье,В тени от громады шляпы, от моря на волосок.
Звонок
Когда города погрузятся в жару,Каждый взрывая термометр,В смартфоне, как в ворде строку, наберуЦифры московского номера.И разразится грозой телефонВ брюхе центрального офиса:– Кто говорит? —Отвечаю:– Слон!Оператор, слона не бойся!Оператор испуган, но говорит,Губу оттопырив от бивня:– При заказе друзьям оформляем кредитИ зонтик на случай ливня.А я отвечаю, разулыбив свой рот:– Поверьте, я друг ваш меньший!И, раз мой заказ превышает МРОТ,Утвердите кредит на депешу!– Продиктуйте артикль, я по базе пробьюНаличие нужной позиции.– Оператор, милейший, я вас люблюЗа готовность со мной возиться!Хочу заказать я сиреневый кустИ дюжину ящиков сидра,Чтобы, когда я с моря вернусь,Заполнить двора палитру.– Пригодится курьер, и в какой из дней?Уточним в избежанье простоя.– Курьера, курьера, курьера мне,Прошу вас, на двадцать шестое!Артикль курьера мне не знаком,Но чтобы глаза – серые,Чтоб сам угадал, где стоит мой дом,Поверив чутью карьерному.Заказов других ему не давайте,Записывайте в кредит.Залезем мы с ним под живот кроватиИ будем там сидр пить.И будем трындеть обо всем на свете,Потом пригласим друзей,Забудем дурные разборки этиИ выставим их в музей.И руки использовать будем толькоЧтобы долить стаканы.Посыпятся градом с кровати облакаЖареные каштаны.И чтобы так пахла сирень лесная —Аж до щипанья в носах,От слез подступивших протру глаза я,Все дело, скажу, – в носках.Курьер рассмеется, нашарит пару,Из запаса возьмет другие,Я вспомню кадр из жизни старойС капроновой ностальгией.И он скажет: – Что ж, мне пора на выход,А там, как назло, дождь.Я из-под кровати воробьем выпорхну,Достану подаренный зонт.И, словно ружье в драматургии Чехова,Щелкнет по небу курком,Он уедет туда, откуда сама я ехала,Такси оседлав верхом.Вы все записали?..– Про всё – недосуг.Продиктуйте фамилию тоже.– Не надо фамилий. Скажите – друг,Друг его толстокожий.
Завтрак с Арсением
Сегодня утром накрываю на три персоны:На себя, на мужа и на Тарковского.Он сидит, взлохмаченный и в кальсонах, —А вы его знали – таковского?«Арсений Александрович, не стесняйтесь,Возьмите вилку, Вы знаете, где лежит».Он к руке моей медленно прикасается,А после на всех раздает ножи.Мы приступаем к завтраку, крошим хлебНад оранжевым глазом яичницы.А мне так неудобно за бардак на столе,Что перевожу разговор на личности.Говорю: «Арсений, какие Вам снились сны?Я видела сегодня нечто необычайное.Сияние вод, головокруженье блесны,Волны голубой головы качание.То озеро было, нет, это была лагуна —Голубая настолько, будто бабы забыли стирку,Заболтались, заснули, просыпали синьку,Общей массой больше чем два вагона.И синька набухла, и растворилась,И воду окрасила, как раскраску детскую,А бабы горлопанили и голосили,Что зря поистрачено средство…Такой была чистой вода лазурная,И небо – непритязательным.Все мои беды казались вздорными,Заботы – необязательными.И так мне плылось, а ведь я, Арсений,Плавать-то – и не умею вовсе!Так весело было, знаете, просто весело,Как сбежать среди дня из офиса.Но главное, кто-то со мною был,Кто-то плыл параллельной октавой…А проснувшись, я совершенно забыла,Кто там со мною плавал».И Арсений Александрович шевелит губами,Будто сам вспоминает какой-то сон,Может, он тоже когда-то и с кем-то плавал,В воде голубой бултыхался он.Но вместо ответа он вдруг поднимает руки,Весь коченеет и превращается в дерево,Становится шумом, высокочастотным звуком,Вселенной, Землей, Ватиканской империей.И съеживаться начинает до размеров томика,Истончается, стачивается, весь белеет…Я молча встаю, освобождаю в серванте полку.«Не трогай Тарковского, он болеет», —Кидаю мужу рассеянно через комнату,Муж еле кивает и допивает чай.Озеро тает, сознаньем привычно схлопнуто,Опавшие листья в тарелке моей молчат.
"Понимаешь, такое дело, тут – плачь, не плачь…"
Понимаешь, такое дело, тут – плачь, не плачь,Но – возьмешь стакан, если хочешь пить.Расскажи-ка мне, птица, угрюмый грач,Как же дальше-то с этим жить?Вроде прост стакан, не хрусталь, – стекло,В подстаканнике тусклом, недорогом.Только что, скажи, из него стекло,Что такое, ответь, из него стекло,Чего нет ни в одном другом?Там вода – не вода. Не вино и не спирт,Не огонь, а – разжиженный кислород.Расскажи-ка мне, птица, где воздух спит —Не проворонить бы случаем поворот!Как легко – дневать, подавив зевок.А не спать совсем – ты поди ж, хитро.Но чьим пухом набиты перины его,Чьим же пухом набиты перины его,И чье кружится здесь перо?Если б тот стакан – вполовину пуст…Но внезапно – дна застекленный дом.В нем – для птицы угрюмой чернеет куст,Моего лица отраженье в нём.Отраженье пьет ледяную зыбь,Обирает с птицы созревший пух.А в стакане – стайки воздушных рыб,Золотые стайки воздушных рыбИ невидимый их пастух.
"Немощность слов «не могу»…"
Немощность слов «не могу»Чернеет дырой в снегу.Безнадежней иглы в стогу,Глупее сабо в пургу.Безразмерная, безраздельнаяИ безрадостная, как ни глянь —Сила слов этих – неподдельнаяИ прозрачная, как стакан.Я пред ними – как истукан.Я молчу и жую аркан.Потираю на шее след —От того, чего как бы нет.Отчего же я не бегу?– Не могу.