Российский колокол № 5-6 2020
Шрифт:
Как бы то ни было, продолжалось это недолго: как только атаки на МКАД провалились и люди в беспорядке и панике подались обратно в город, так сразу из каких-то подворотен, закоулков, закрытых ангаров и территорий появились внутренние войска, отряды ОМОН и спецтехника. Они оттесняли толпу, разгоняли колонны и перекрывали районы города рогатинами и машинами. Впрочем, внутри города дела у них пошли не так гладко. Люди каким-то образом успели организоваться в отряды и кое-где начали давать отпор, причем иногда очень грамотный и упорный. Уличные столкновения продолжались почти два дня. Власть в конечном счете так и не смогла подавить все очаги сопротивления. После двух суток на баррикадах народ просто разошелся по домам, так и не решив, что же им делать дальше. Но некоторые из них вдруг осознали собственную силу…
Москва нахохлилась, как мокрый воробей, насупилась, выждала паузу и стала приспосабливаться жить в новых условиях. Теперь столица и по форме, и по содержанию напоминала осажденный город. Действовал комендантский час, передвижение
Смерть, голод, километровые очереди за едой и водой с одной стороны соседствовали с беспробудным пьянством и развратом с другой. Как грибы после дождя, во всех районах, не таясь, открылись и работали публичные дома и притоны. Бандитизм, налеты и ограбления стали бытовыми преступлениями, которые практически перестали даже фиксировать правоохранительные органы. Да и сами эти органы в любой момент готовы были разбежаться на все четыре стороны. И если днем еще можно было говорить о каком-то порядке, то ночью полиция и ОМОН защищали только самих себя. Власти города стремительно теряли нити руководства мегаполисом, но не понимали этого и никак не хотели отказываться от своих привилегий. Появились и успешно продавались чиновниками какие-то внутренние и внешние спецпропуска на перемещение по городу и за его пределы. Нужным людям из приватных списков выдавались талоны на спецобслуживание в спецраспределителях. Устраивались даже закрытые вечеринки и увеселительные мероприятия для той части элиты, что еще не успела покинуть город и страну. Пока сливки общества развлекались, народ пребывал в унынии, а власть в параличе.
Когда счет мертвецов пошел на десятки тысяч, а убирать их было некому, по улицам города зашагали, словно тени из прошлого, мортусы. Не хватало только масок с клювом, вощаных плащей и длинных железных крючьев. Но сути это не меняло. Их задача, как и сотни лет назад, была собирать трупы. Как и тогда, на дело это отряжены были отряды заключенных из городских тюрем и изоляторов. Часть их сразу разбежалась, а другая часть осталась. Было их немало. Одни таскали трупы из выморочных домов, тела умерших выбрасывались из окон прямо на улицу, другие поднимали, кидали в мусорные контейнеры тел по двадцать разом и везли куда-то. Шептались, что особенных мест и не было, а просто тайно зарывали где-то в котлованах или даже подвалах домов. Народ об этих фурманщиках рассказывал жуткие вещи. Говорили, что часто выволакивали они из квартир еще живых людей или просто врывались в понравившиеся им квартиры, убивали и грабили всех без разбору, творя свое беззаконие уже даже средь бела дня. В городе в это бедственное время ни полиции, ни армии почти не осталось.
Все это происходило на глазах у разгневанных, доведенных до отчаяния горожан. В таких условиях люди стали организовываться в отряды самообороны, которые стремительно росли численно и качественно и представляли уже реальную силу. В этих отрядах появились лидеры, способные организовать и вести за собой. Это были реальные вожди, рожденные общей бедой и общим стремлением всех обывателей найти того, за кем можно было бы идти и кому подчиняться. Эти люди были особого замеса, они не ведали страха, но они не знали и жалости. Это вам не номенклатурные феодалы с дутым авторитетом, державшиеся только на корпоративных интересах. Здесь была харизма, пусть преимущественно брутального свойства, здесь была правда момента, пусть понимаемая весьма специфическим образом. Постепенно отдельные районы города полностью переходили под контроль этих людей, другие районы еще колебались, и все меньше оставалось мест, где старая власть могла чувствовать себя в относительной безопасности.
В воздухе витало напряжение, такое напряжение бывает только перед страшными ураганами, нет-нет да и проносившимися над Москвой. Все ждали бури, и случилась буря. Гром, как всегда, грянул неожиданно. Группа золотой молодежи на четырех машинах, каждая из которых стоила целое состояние, находясь в изрядном подпитии, на бешеной скорости гоняла по улицам города, таким образом что-то отмечая. Неожиданно на Абельмановской, около кинотеатра «Победа», они открыли огонь из автоматического оружия по огромной очереди, стоявшей в магазин за хлебом. В очереди были в основном женщины и дети, многие оказались ранеными, некоторые тяжело. Это преступление буквально взорвало общество. Реакция была мгновенной. Стихийно организовалось преследование. Не в меру расшалившиеся юноши, быстро осознав опасность, развернули автомобили, пытаясь уйти по Марксистской улице в сторону Таганки, видимо рассчитывая на защиту внутренних войск, охранявших рогатины на Яузе. Но недооценили ни захламленности городских магистралей, лишающих превосходства двигатели их машин, ни решительности преследователей. Их гоняли по узким улочкам Таганки, как зайцев, не давая выбраться на магистрали. В результате одна машина перевернулась где-то в самом начале Верхней Радищевской, другую заблокировали уже на Яузской, но две все же успели пересечь
Преследователи вступили в переговоры с военными, требуя выдать им преступников, настроены они были вполне решительно, но и военные не собирались уступать давлению, жестко дав понять парламентерам всю бесперспективность каких-либо требований с их стороны. Тогда на мост вывели семерых сильно избитых, но еще живых парней из двух захваченных автомобилей. Вся Подгорская набережная была запружена людьми, которые наблюдали, как пленников поставили на колени посередине моста и по очереди выстрелами из дробовика в затылок снесли головы. Потом под громкие аплодисменты, улюлюканье и свист тела их скинули в Яузу, а вслед за этим мост со стороны восставших был перекрыт баррикадой из строительной и уборочной техники, укрепленной для верности деревянными щитами. К вечеру баррикад насчитывалось уже сотни. Армия молча наблюдала за этими действиями, предпочитая не вмешиваться в события, а через день вообще снялась с бивуаков и покинула город, предоставив охранять власть растерянным и обозленным бойцам ОМОН и полиции, численность которых после этого стала еще стремительней сокращаться.
Все семеро казненных оказались детьми представителей российского истеблишмента, и москвичи мгновенно почувствовали на себе всю силу мести этих людей. Сначала мятежные районы были отключены от подачи электроэнергии. Удивительно, как много в нашей жизни зависит от электричества. Теперь по ночам город погружался во мрак, люди передвигались с фонарями и даже с факелами, но предпочитали и этого не делать, в домах не стало воды, а это было стократ хуже, чем неработающие электроприборы. Вслед за этим полностью прекратилось снабжение продовольствием. Большинство людей сразу были поставлены на грань вымирания, особенно страдали дети и старики, впрочем, как и во все времена смут и невзгод. О чем думали те, кто принимал это убийственное решение, так и осталось загадкой. Непонятно даже, была ли это сознательная провокация или очередная глупость тех, кто полагал, что еще способен управлять в этом городе хоть чем-нибудь. Москва полнилась различными слухами: говорили, что и правительства, и Думы, и самих премьера с президентом давно уже нет в городе. Говорили, что вся эта свора по ночам в массовом порядке вывозила свое добро под прикрытием танков и вертолетов. Много, видимо, добра нажили! Еще говорили, что из всех чиновников остались в городе только исполнители среднего и нижнего звена, да и те, как тараканы, норовили расползтись по углам да щелям. Кто-то божился, что к Москве стягивают полки стратегической авиации и войска химзащиты. Якобы для того, чтобы по команде применить химическое оружие против горожан. Много чего еще говорили!
Москва бурлила, кипела, наливалась ненавистью, как нарыв гноем. Не хватало только толчка, небольшой провокации или очевидной глупости, чтобы нарыв лопнул. Это случилось в начале июня, в день Святой Троицы, на Сретенке. Много в тот день пришло людей в храм Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках, чтобы послушать литургию и отстоять великую вечерню. Много больше, чем мог вместить старый храм. Тогда толпа верующих, которым не хватило места в церкви, попыталась прорваться к Сретенскому монастырю, но была безжалостно и жестоко разогнана отрядом спецназа, охранявшем проход в заграждении. Все выглядело так, словно этого выступления ждали. Люди в масках и камуфляже с видимым удовольствием лупили людей дубинками, стреляли в толпу шумовыми гранатами и резиновыми пулями. В считаные минуты все подходы к Рождественскому и Сретенскому бульварам были очищены от верующих, шедших молиться. На тротуарах лежали ветки березы и залитые кровью пучки травы, окровавленные фрагменты одежды и иконы, втоптанные в грязь. На пустынных улицах все это выглядело жутко, но Москва уже привыкла, что жуть стала частью ее повседневной реальности, а потому не съежилась от страха и не забилась по углам. Сразу по горячим следам кто-то пустил слух об отряде чеченского спецназа, устроившего эту кровавую провокацию. Ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение никто даже не пытался. По существу, в тот момент людям было все равно, кто виноват персонально. Власть допустила погром, власть виновата в происшедшем, власть и должна была ответить за содеянное.
Ответного хода ждать долго не пришлось. Как столетия назад, над Москвой тревожно зазвенели колокола, загудели гудки и сирены. Люди выходили на улицы, вооруженные кто чем мог, и шли, шли к центру города. Ручейки их сливались в людские потоки, а те, в свою очередь, становились морем, мятежным, шумливым и грозным! Конечно, кто-то организовал эти потоки, конечно, кто-то управлял этим морем, но при взгляде на него сознание невольно переполнялось суеверным страхом перед темной всесокрушающей энергией массы и пониманием иллюзорности и тщеты всех попыток удержать ее в каких-то рамках. Жидкие кордоны полиции были сметены в мгновение ока, те из них, кто не был сразу разорван возбужденной толпой, спешно, в панике разбегались по подворотням, на ходу сбрасывая с себя все, что могло выдать в них представителей органов правопорядка. По Москве-реке плавали щиты и шлемы спецназа, иногда среди них плавали изувеченные тела самих их обладателей. Никто не считал нужным церемониться с теми, кого так долго и упорно ненавидели и если не боялись, то уж точно опасались практически все слои общества. Ни одна революция, никогда и нигде, не боялась крови. Человеческая кровь – топливо революционной машины. А революция уже началась! Но это было еще только самое ее начало.