Российский колокол № 5-6 2020
Шрифт:
Передовые отряды революционно настроенных горожан, явно хорошо организованных, вооруженных и прекрасно обученных, штурмовали Кремль и все административные здания, нигде не встречая серьезного сопротивления. Центр города был пуст. Слухи, так долго смущавшие умы горожан, оказались достоверными. Все высшее руководство страны и города, вместе с семьями и многочисленными друзьями и родственниками, давно покинуло столицу, видимо найдя себе более безопасное место. Куда исчезли эти люди, так и осталось загадкой, больше никто их не видел. Они словно растворились в пространстве и времени, оставив по себе дурную славу, народный гнев, всеобщую ненависть и проклятия. Иногда, спустя много лет, доходили смутные слухи то об одном, то о другом из этих «призраков прошлого», скрывающемся от справедливого возмездия где-то в глухих уголках мира, но все они на поверку оказывались лишь ложным следом, ведущим в никуда. Людская молва, впрочем, доносила время от времени истории о «справедливом возмездии», с живописными подробностями от людей, знавших тех, кто знал того, кто об этом сам слышал. Насколько серьезны были эти утверждения, оставалось только гадать.
Город был захвачен восставшими в течение нескольких часов. На следующий день
Большие боссы вовремя смылись, подставив вместо себя своих холуев. Им и пришлось отвечать перед восставшим народом. В среде этой номенклатурной помойки всегда было принято брезгливо выпячивать губу при слове «народ», по-барски высокомерно заявляя, что народа вообще не бывает, а есть только они – умные и успешные – и все остальное быдло. И вот когда это быдло тащило их теперь на виселицу, глумясь и линчуя по дороге, приходило ли им на ум, что народа этого, в сущности, нет? А народ этот был, да еще как был! И был он зол и злопамятен. Здесь ничего никому не забывалось и ничего нельзя было утаить. Охота на ведьм началась без раскачки, сразу, массово, безжалостно и кроваво. Революционный катарсис еще раз подтвердил это правило без исключений. Никаких особенных процедур не было, не было ни адвокатов, ни прокуроров, ни судебных слушаний. Часто дело вообще организовывали просто и без затей. Показывали толпе очередную жертву, кто-то рассказывал о явных и мнимых преступлениях данного человека и вопрошал толпу, достоин ли он жизни или смерти. Толпа жаждала мести, толпа хотела справедливого возмездия, толпа требовала кровавого искупления! Приговор тут же приводился в исполнение на ближайшем дереве или фонарном столбе. Повешение было самым популярным наказанием для тех, кто запятнал себя службой прошлому режиму. В обойме с ними шли провокаторы, сексоты и прочая публика, так или иначе получавшая свои серебряники от сгинувшего режима. Поэтому и висели на одном суку, вылупив друг на друга остекленевшие глаза, пока птицы не выклевывали их, журналист-стукач и писатель-провокатор, болтались на фонарных столбах, балконных решетках и ажурных парковых изгородях мелкие и средние чиновники, славные только поборами и умением брать взятки. Качались на ветру тела известных спортсменов, артистов, музыкантов, услужливо и умело пресмыкавшихся перед прежними хозяевами. Дружно, гроздьями облепила фонари Манежной площади думская «хамса», долго мнившая себя властью и брошенная теперь на произвол или на заклание теми, для кого они всегда были только послушными холопами. В Останкинском пруду плавали десятки раздувшихся тел, разнося ужасное зловоние по округе. Местные уверяли, что это журналисты из телецентра «Останкино», но их, кажется, совсем не волновал вопрос, за что несчастных бросили на корм рыбам.
Люди ходили теперь по городским улицам, как по мастерской сумасшедшего художника, с жутью и оторопью вглядываясь в лица казненных. Вот скандально известная светская львица, по глупости своей всю жизнь бравшаяся за роли, которые ей было не по силам играть. Ей ничего не забыли и ничего не простили, ее повесили за ноги на фонаре в Ильинском сквере. Почему именно так, неизвестно. Иные, знающие более других, говорили, что в этом якобы был заложен смысл, но никто из них не помнил, какой именно! На соседнем фонаре висело одно довольно известное «медийное лицо», прославившееся отменным хамством и наглостью, что обуславливалось его близостью к властным структурам. Тех властных структур уже не было, а врагов у него оказалось вполне достаточно, чтобы обеспечить место на фонаре. Впрочем, повешен он был без затей, за шею, и теперь его одутловатое фиолетовое лицо пугало прохожих сизым распухшим языком, торчащим изо рта. Дальше по аллее болтались еще какие-то более или менее известные москвичам висельники, сам факт присутствия которых в данной компании вообще вызывал у горожан искреннее недоумение и вопросы. А на Васильевской улице, в доме Союза кинематографистов, на оконной раме, словно чучело страшилы, повесили маститого режиссера, при жизни очень гордившегося многовековым служением своих предков любой власти без разбора. Вот только с новой не сложилось, опередил кто-то!
Стояло жаркое лето, трупы разлагались на улице довольно быстро, что усиливало и без того сложную санитарную обстановку на фоне незатихающей эпидемии, от которой ежедневно уже полтора-два десятка тысяч человек отправлялись в мир иной. Мортусы и волонтеры давно не справлялись с задачей, их ряды также редели. Никто не знал, что будет завтра. И для кого оно вообще будет. Люди быстро устали от разоблачений, виселиц и крови. Они жаждали тишины и покоя, многие только для того, чтобы умереть, другие для того, чтобы попробовать выжить. Ни то ни другое им не было гарантировано. Эпидемия не затихала. Революция ширилась. Казни продолжались. Старый мир рушился, грозя погрести под своими обломками всех, кто еще оставался в живых, а живые упрямились и жили вопреки всему. Как? Загадка! Город почти не получал продовольствия, почти не имел электроснабжения и питьевой воды. Но именно это «почти» давало возможность людям выжить. А на сотнях стихийно возникших рынках можно было достать, что душа пожелает, разумеется, по баснословным ценам. Там торговали и меняли всё на всё. Практически за бесценок сомнительные типы с бегающими глазками предлагали награбленное из московских музеев в первые дни революции и абсолютного безвластия. Если повезет, можно было приобрести «Красные виноградники в Арле» Ван Гога из Пушкинского музея или «Неизвестную» Крамского из Третьяковки, но на такой товар люди велись неохотно, предпочитая что-то практичное, на сегодняшний день. Ибо завтра чума могла прийти в твой дом, и коллекция в лучшем случае досталась бы тупому мортусу, а то и вовсе сгинула бы в огне пожара. Впрочем, желающие половить рыбку в мутной воде всегда найдутся. Таким только дай волю, а уж и без того весьма облегченный багаж моральных принципов на них никогда давить не будет.
На город между тем навалилась новая напасть. Банды иногородних мародеров стали наведываться в столицу «за зипунами», едва ли не каждый день приходила информация о нападении этих отрядов на тот или иной район города. Приходили они подчас издалека, отличались особой жестокостью и жадностью, но, как правило, быстро самоликвидировались, иногда вымирая почти полным составом. Другим, более удачливым, которым удавалось избежать гибели и уйти с награбленным, путь домой оказывался непосильным предприятием, ибо сами они становились желанной добычей местных шаек, с энтузиазмом грабивших всех, кто перемещался по территориям, которые они считали своими.
Судя по отрывочным сведениям, что доходили до москвичей, такое происходило повсеместно, и не было в этом правиле никаких исключений. Великая страна корчилась в судорогах, очень похожих на агонию умирающего который уж раз за последние сто лет тела, но сейчас это казалось особенно беспросветным и безнадежным. Люди ждали Мессию, ждали Спасителя. Героя с сияющим в руках путеводным факелом. Великого правителя с простым и гениальным решением всех проблем. А вместо этого в одной Москве одновременно существовало два десятка правительств, оспаривающих друг у друга право считаться единственно легитимным. При этом были они одно чудней другого и не имели на реальную жизнь города никакого влияния, в лучшем случае являясь объектами постоянных язвительных острот еще не утративших чувства юмора людей. Одно время забавлял народ московский воссозданный Верховный Совет СССР, заседавший на Старой площади в бывшем здании Администрации президента, поскольку в Кремль его не пустили конкурирующие правительства. Единственное, чего им удалось добиться, так это забрать себе тело Ленина из Мавзолея. С этой мумией они и заседали недели две, пока чума полностью не выкосила их ряды. Пришедшие в дом мортусы не стали вникать в тонкости момента, выясняя, кто здесь свежие жмурики, а кто музейный экспонат. Они просто собрали тела и увезли в неизвестном направлении, а само здание подожгли для верности.
Сгинувших самозванцев из Верховного Совета вряд ли кто помянул добрым словом, ровно как и остальных им подобных. Народ давно перестал обращать внимание на болтунов, тешущих свое тщеславие на костях умерших. Третий месяц свирепствовала чума, и конец ей виделся только со смертью последнего горожанина, и как всегда в трудные времена невзгод и несчастий, столь щедро достающихся на долю несчастной страны, многие стали искать защиты и спасения у Бога. Многие шли еще дальше и искали самого Бога, с радостью находя Его в своем сердце. Популярными стали у горожан разговоры о Добре и Зле, о Свете и Тени, о Милосердии и Любви. Рассуждения о текучих и подвижных границах между Раем и Адом. «Если сегодня здесь Ад, – говорили они, – это значит, что ад внутри нас!»
Для многих вдруг очевидной стала истина, которую они игнорировали столь долго. Самые наблюдательные давно обращали внимание на то, что эпидемия не затрагивала детей до двенадцати лет. Менее очевидно, но очень привлекательно звучало утверждение, что чем меньше злобы и ненависти в человеке, чем меньше он проявляет агрессии, тем меньше у него шансов заразиться чумой. Вдруг что-то сдвинулось в умах людей. Они стали опасаться не только проявлять агрессию и насилие, но и простую грубость в быту старались исключить полностью. Теперь каждый человек, как занозу, носил в себе простую мысль: я – граница между светом и тенью!
Было ли это простым стечением обстоятельств и цепью случайных совпадений, или во всей этой мистике действительно заложено было рациональное звено, пусть каждый решает для себя сам, но факт неоспорим: эпидемия с того времени действительно пошла на убыль. У людей появилась надежда, которая с каждым днем перерастала в уверенность, что, заплатив смерти страшную цену, они смогли отстоять свое право на жизнь. Старая мудрость учит: «Люди не хотят жить вечно. Люди просто не хотят умирать».
Эпидемия закончилась. Чума ушла. В тот день, когда в городе не было зафиксировано ни одной смерти от болезни, выкосившей едва ли не половину его населения, над Москвой разразился небывалый по силе ливень, который даже вообразить себе доселе было трудно. Дождь стоял стеной, словно ангелы в небе продырявили огромную дыру. Потоки воды смывали с домов и тротуаров всю грязь, что налипла на них за эти ужасные месяцы. Улицы и бульвары превратились в реки, по которым бурные потоки воды несли прочь все, что должно было исчезнуть из новой жизни. Люди попрятались от стихии по домам. От могучих раскатов грома здания будто проседали вниз и дребезжали, как хрусталь в серванте. Ослепительные молнии, как вспышки старого фотоаппарата, выхватывали неверные силуэты пустынных улиц и площадей изумленного города. Словно бы ни одной живой души не осталось вдруг. Только на Красной площади, одинокий, подставив иссушенное лицо под жесткие струи дождя, самозабвенно плясал, шлепая по лужам босыми ногами, какой-то юродивый. Он вздымал руки вверх, смеялся, обнажая воспаленные беззубые десны, плакал навзрыд, хлюпая горлом, и хриплым голосом кричал небу: «Очищение!»