Ровесники. Герой асфальта

Курносова Елена

– Я не знаю. Но сегодня, между прочим, в том, что случилось, виноватым признали тебя.

– Естественно. – Вадим уныло уставился куда-то в потолок. И странное дело – прежде меня раздражала его самоуверенность, а теперь, когда он сидел такой грустный и подавленный, я совсем разозлилась. Почему-то очень не хотелось, чтобы Канарейка был ТАКИМ, и я вспыхнула, пытаясь его растормошить:

– Почему это естественно?! И чего ты им прикажешь о тебе думать?! Ты поссорился с другом и ходишь, как ни в чём не бывало! Смеешься, шутишь… Тебе плевать, что ты его обидел?

Тебе, по-моему, вообще на всех плевать, кроме себя!

Я хотела, чтобы он возмутился, повысил голос, как там, в подъезде. Чтобы начал доказывать мне, что я не права. Однако Вадим оставался спокойным.

– Я, Ксюш, между прочим, артист. И, наверное, неплохой.

– Ну и что? При чем тут это?

– А ты хочешь, чтобы я рыдал у всех на виду и головой о стены колотился? Знаешь, выставлять своё душевное состояние напоказ не в моих правилах. Внутри у меня может все разрываться, но люди об этом никогда не догадаются. Поэтому Татьяна Евгеньевна мои актёрские способности так и ценит.

Вадим смотрел мне в глаза серьёзно и внимательно. Сейчас, я была уверена на сто процентов, он не играл очередной свой образ.

– Значит…- Подумав, заключила я. – Значит, ты просто притворялся, что всё в порядке? И на самом деле ты переживаешь?

Во мне рождалось какое-то непонятное садистское торжество. Канарейка глубоко вздохнул, отвернувшись от меня, начал разглядывать дурацкий рисунок на обоях. Тот самый, который я изучала в течение всего дня.

– Да чего тебе говорить?.. Всё равно не поверишь.. Как же… Вадим Канаренко просто монстр какой-то. Терминатор… Хотя, если честно, я сюда как раз за тем и пришёл, чтобы тебе всё объяснить.

– Ну и объясняй. – Я по-прежнему не могла заставить себя отлепиться от двери и стояла, как приговорённая к расстрелу. – Я вижу, что ты не врёшь.

– Не вру. Честно, Ксюш, я этого всего не хотел. Это не очередная проверка была, ты тут совершенно ни при чём. Само собой как-то вышло. Спонтанно. Сначала ты крикнула, надо было рот тебе закрыть, а я руки вытащить не могу. А потом уже инстинкт сработал. Но это же бывает. Я ведь живой человек всё-таки. И душа у меня есть, что бы ты себе там ни думала. И чувства есть. Плохо мне сейчас очень. Мы ведь с Виталькой раньше так никогда не ссорились. А тут такой скандал при всех. Я его понимаю… Но я правда не хотел. И отбивать тебя у Витальки даже не думал. Я же вижу всё. С Олеськой по-другому всё как-то было. А тут…Тебя он любит… Сильно. У него это настоящее и, похоже, на всю жизнь. Виталька по-другому не умеет.

– Зачем ты мне всё это говоришь? – С трудом опомнилась я от наваждения, вызванного тихой речью Канарейки. – Мне не нужно ничего объяснять, я и так всё понимаю. Ты бы лучше к Виталику пошёл и ему бы это всё рассказал. Ты ему тоже дорог, и он тебя простит.

– Не пойду я к нему.

Меланхоличное проникновение в голосе тут же сменилось холодным металлом, и даже в глазах появился стальной блеск. Вот теперь это был прежний Вадим Канаренко, которого я хорошо знала.

– А-а, как же, как же… Мы же гордые такие. Может

быть, в таком случае, ты и Виталику войну объявишь?

Я смотрела на Вадима насмешливо.

– Зачем? – Он снова поник, ссутулился.

– Ну как зачем? Он же тебя оскорбил, по лицу ударил у всех на глазах, а ты же никому этого не позволяешь делать. Кирилла Дубровина, вон, до сих пор простить не можешь.

– Это две разные вещи. Виталька мне за дело врезал. Я на него не обижаюсь. И драться с ним никогда не стану, ни при каких обстоятельствах.

– Так иди к нему и помирись. – Снова посоветовала я. – Неужели это так сложно – прийти и извиниться перед другом? Ты же виноват, так признай это честно.

Вадим медленно поднялся с дивана.

– Ты права, конечно. Всё это так. Но извиняться я не буду. За свою ошибку я уже заплатил, когда Витальке себя ударить позволил и ничем ему на это не ответил. Хотя мог бы и драку затеять прямо там. Но я уже сказал, с Виталькой я никогда в жизни не буду драться. Потому что, ты, конечно, можешь мне не верить, но Виталька для меня много значит.

Он двинулся к выходу, и я, не зная, что мне делать, отпрянула от двери так стремительно, словно мне угрожала опасность. Вадим просёк этот момент, усмехнулся с иронией:

– Да не бойся ты меня. Выйти дай.

Уже взявшись за дверную ручку, он внезапно обернулся:

– А ты не расстраивайся, Ксюш. Я вас с Виталькой обязательно помирю. Я дров наломал, я и разберусь.

– Интересно, как ты нас помиришь, если сам идти к Виталику не собираешься и объяснять ему ничего не хочешь?

– Я, кажется, сказал, что вас друг с другом помирю. При чём тут я?

– И как же?

– А это мои проблемы. Ты просто поверь. И, ради бога, не надо плохо обо мне думать. Я никому намеренно зла не желаю.

Когда Вадим ушёл, я ещё долго не могла прийти в себя. Снова и снова прокручивая в уме наш странный разговор, я поражалась поведению Канарейки. С какой целью он приходил сюда и зачем говорил такие несвойственные ему вещи? Неужели он действительно мучается угрызениями совести и хочет исправить свою ошибку? Должно быть завтра наш тихий посёлок поразит землетрясение… Хотя, сарказм – сарказмом, а пристыженность Вадима была мне приятна. Она согревала душу, успокаивала раздражённые нервы и тешила самолюбие – всё-таки не одной мне приходится страдать. И потом, раз Канарейка пообещал помирить меня с Виталиком, он непременно это сделает. Вот и слава богу. Вот и хорошо.

Жизнь уже не казалась мне мрачной. Мама засыпала меня вопросами сразу, как только за Вадимом закрылась дверь. Зачем он приходил? Почему такой грустный? Что между нами произошло? Не поссорились ли мы случайно? Но мне не хотелось ничего ей объяснять, и я ограничилась одним лишь веским обещанием:

– Всё теперь будет хорошо, мам.

И, улыбаясь самой себе, почему-то снова вспоминала Вадима. Всё-таки он неисправим… Чистосердечно раскаиваясь в содеянном, открыто признавая себя виноватым, он, тем не менее, так и не попросил у меня прощения…