Рояль под елкой
Шрифт:
…Когда бабушке стало плохо, ни Евы, ни Леры дома не оказалось. Она еще успела набрать номер «Скорой» и, открыв входную дверь, легла на кровать в своей комнате, ждать врачей. Тихо, спокойно, как вообще прожила жизнь.
Соседи позвонили Еве на работу: «Твоя мать в больнице. Увезли на „Скорой“.»
Ева сообщила Лере, и вдвоем они помчались в больницу.
Бабушка лежала на носилках в приемном покое, где ее оставили два равнодушных санитара. На холодном полу. Она была без сознания. Ева сразу поняла, что
— Сделайте что-нибудь, ну, подойдите к ней кто-нибудь!
А потом было уже поздно. Бабушка умерла. Как считала Лера, от того, что ей вовремя не оказали помощь.
Лера бросила, как пощечину, наконец-то появившемуся врачу:
— Вы убили ее.
Бородатый хмурый врач пожал плечами:
— Инсульт, да и что вы хотите — семьдесят лет!
— Я вас ненавижу! — сказала Лера и заплакала.
Что-то в ней изменилось после бабушкиной смерти. Появилась злость и, может быть, страх. В том числе за Еву.
Не в деньгах дело. Лера не за ними гонится. Ей нужны не дензнаки, а уверенность и защищенность. И еще… Бабку не уберегли, но Лера не допустит, чтобы ее Еву однажды увезли в какую-нибудь грязную больницу и оставили подыхать на холодном полу. У Леры будет столько денег, что они всевокруг Евы станут на цырлах скакать. Она знает, что ей придется позаботитьсяо Еве, и к этому надо подготовиться.
Именно из-за матери Лера хочет, во-первых, кем-то стать, просто чтобы ее порадовать, а во-вторых, хотя бы в старости создать ей условия, каких она достойна. А для этого нужны деньги. Может быть, хотя бы ценой больших денег Лере удастся избавить Еву от комплексов и страхов.
Как-то они зашли в ресторанчик. И Леру поразило, как Ева вдруг стала себя беспокойно вести. Казалось бы, расслабься и радуйся, а Ева дергается, словно ждет, что сейчас придет кто-то и скажет: «Извольте выйти вон».
Отчего у них почти всегда такое выражение лица? Приклеилось, что ли?
— Мать, ты чего?
— Дорого тут, наверное! — тоскливо ответила Ева.
— Да и хрен с ним! Не дороже денег!
А самой так больно стало…
Когда Лера разбогатеет, она будет водить мать по ресторанам и театрам. И отправит Еву отдыхать куда-нибудь к морю. Отогреться за все годы.
Глава 11
В комнату вошла Ева с подносом.
— Кушай, давай, тебе поправляться надо! Худая стала!
— Это хорошо, — кивнула Лера. — Глядишь, подпаду под стандарт! Мне бы еще сантиметров десять росту добавить — и вообще будет нормально!
Ева укоризненно взглянула на дочь: неужели это так важно?
А Лера невозмутимо кивнула. Конечно, важно, даже очень.
На самом деле, взаимопонимание между матерью и дочерью было таким слаженным, что они понимали друг друга на уровне взглядов и жестов. Вот как теперь. Тем более что у обеих — очень выразительная мимика.
— Тортик хочу испечь, — улыбнулась Ева.
— Зачем? Купить же можно.
Ева округлила глаза: но твой любимый!
Лера махнула рукой: вредно. И вообще не трать время.
Ева расстроилась. Ей хотелось сделать для дочери что-то хорошее, а оказывается, той не нужно. Раньше она искренне радовалась, когда Ева пекла что-нибудь вкусное. Они пили чай вдвоем и разговаривали обо всем на свете, а сейчас так обидно мало времени проводят вместе…
Выпив чая, мать и дочь устроились на диване, накрывшись пледом. Включили телевизор. И наткнулись на самую печальную передачу, совсем не новогоднюю и вообще не праздничную…
Сухонькая старушка рассказывала историю своей любви и жизни, перемежая ее слезами и тихими вздохами. История и впрямь невероятная. Во время войны французская гражданка, где-то там у себя во Франции, встретилась с советским солдатом. И всё — любовь! Да такая, что француженка бросила родину, семью и пошла за любимым. Буквально на край света. А на краю света, то есть в России, ее ждали испытания: жизнь в нищей деревне, малопонятный советский образ жизни и, главное, предательство любимого. Потому что вскоре муж прельстился другой женщиной и французскую подругу бросил. Можно сказать, на произвол судьбы — в чужой стране, с ребенком на руках.
Француженка пыталась вернуться на родину — да кто бы разрешил при советском режиме? Сказали, мол, вы-то сами езжайте, а дочь мы не выпустим. Она, конечно, осталась — заложница любви.
И счастья было в ее жизни, может, на пару лет, а плата за него — целая жизнь в чужой стране, в нищете и женском одиночестве.
Финальные кадры: сидит сухонькая, сгорбленная француженка и поет тихо-тихо какую-то песенку.
Лера смотрела, повторяла потрясенно: «Дура, ну какая дура!» — потом взяла и разревелась!
А Ева заметила:
— Сама ты дура и ничего-то о жизни еще не знаешь. Бабка все равно счастливая! Ты просто пока не понимаешь.
И дальше, коротенько, минут на сорок — лекция, что любовь — большое счастье и главный смысл, и, наконец, резюме, что выше этого счастья ничего быть не может. И когда-нибудь ты это непременно поймешь!
— Отцепитесь от меня с таким вашим счастьем! — сказала Лера.
— Сейчас по морде дам, — пообещала Ева.
— Можешь хоть ногой в лицо ударить, то же самое повторю!
Вот тебе и взаимопонимание на уровне взглядов и жестов.
…Лера никак не могла успокоиться. Литературщина какая-то, почему непременно надо искать смысл в самопожертвовании и любви, как источнике боли? Дескать, любовь предполагает страдание, в противном случае, это просто межполовые отношения. Законченные мазохисты!
Думают причинным местом, а не головой, оттого и проблемы. Уходят в эмоции, а потом и рады бы вернуться, а дудки — не так это просто, пожалуйте страдать на полную катушку. Еще и других уверяют, что только так и надо! Пострадать за любовь — самое то!