Роза для Экклезиаста

Желязны Роджер

Будь благословен, юный Мортон! Маленький краснощекий ценитель с прыщавым лицом.

Я никогда не слушал курса своей поэзии, но рад, что кто-то делал это. Что ж! Может быть, молитвы отца услышаны, и я стал-таки миссионером!

Только у миссионеров должно быть нечто, во что они обращают людей. У меня есть собственная эстетическая система, и, вероятно, она себя иногда как-то проявляет. Но если я и стал бы проповедовать даже в собственных стихах, вряд ли в них нашлось бы место для таких ничтожеств, как вы. На моем небе, где встречаются в райском саду на бокал

амброзии Свифт, Шоу и Петроний Арбитр, нет места для вас.

Как же мы там пируем! Съедаем Эмори!

И приканчиваем с супом тебя, Мортон!

Хотя суп после амброзии… Брр!

Я сел за стол. Мне захотелось написать что-нибудь. Экклезиаст подождет до ночи. Я хотел написать стихотворение, поэму о сто семнадцатом танце Локара, о розе, тянущейся к свету, раскачиваемой ветром, о больной розе, как у Блейка, умирающей…

Окончив, я остался доволен. Не шедевр: Высокий марсианский — не самый лучший мой язык. Заодно я перевел текст на английский, с трудом нащупывая рифмы, с усилием втискиваясь в размер. Может быть, я помещу его в следующей своей книге. Стихотворение я назвал «Бракса».

В пустыне ветер из ледовой крошки, В сосцах у жизни студит молоко. А две луны — как ипостаси кошки И пса шального — где-то высоко… Не разойтись им никогда отныне. Пусть бродят в переулках сна-пустыни… Расцвел бутон, пылает голова.

На следующий день я показал стихотворение М'Квайе. Она несколько раз медленно прочла его.

— Прекрасно, — сказала она. — Но вы использовали слова своего языка. «Кошка» и «пес», как я поняла, это два маленьких зверька с наследственной ненавистью друг к другу. Но что такое «бутон»?

— Ох, — ответил я, — я не нашел в вашем языке соответствия. Я думал о земном цветке, о розе.

— На что она похожа?

— Лепестки у нее обычно ярко-красные. Я имел в виду именно это, говоря о «пылающей голове». Еще я хотел передать страсть и рыжие волосы, огонь жизни. У розы колючий стебель, зеленые листья и сильный приятный запах.

— Я хотела бы увидеть розу.

— Это можно организовать. Я попробую.

— Сделайте, пожалуйста. Вы…

Она использовала слово, означающее «пророк» или «религиозный поэт», такой как Исайя или Локар.

— Ваше стихотворение вдохновлено свыше. Я расскажу о нем Браксе.

Я отклонил почетное звание, но был польщен.

И тут я решил, что наступил стратегический момент, когда нужно спросить у нее, можно ли воспользоваться фотоаппаратом и ксероксом.

— Я хочу скопировать все ваши тексты, а пишу недостаточно быстро.

К моему удивлению, М'Квайе тут же согласилась, но еще больше я удивился, когда она добавила:

— Не хотите ли пожить здесь, пока будете этим заниматься? Тогда вы сможете работать днем и ночью, в любое удобное для вас время — разумеется, только не тогда, когда в храме идет служба.

Я поклонился.

На

корабле я ожидал возражений со стороны Эмори, но не очень сильных. Все хотели видеть марсиан, рассматривать их, расспрашивать о климате, болезнях, составе почвы, политических воззрениях и грибах (наш ботаник просто помешан на грибах, впрочем, он парень что надо!), но лишь четверо или пятеро действительно смогли их увидеть. Экипаж большую часть времени раскапывал мертвые города и могильники, мы строго следовали «правилам игры», а туземцы были так же замкнуты, как японцы в девятнадцатом столетии.

У меня даже сложилось впечатление, что все будут рады моему отсутствию.

Я зашел в оранжерею, чтобы поговорить с нашим любителем грибов.

Док Кейн — пожалуй, мой единственный друг на борту, не считая Бетти.

— Я пришел просить тебя об одолжении.

— А именно?

— Мне нужна роза.

— Что?

— Хорошая алая американская роза… шипы, аромат…

— Не думаю, чтобы она принялась на этой почве.

— Ты не понял. Мне нужно не растение, а цветок.

— Можно попробовать на гидропонике… — Он в раздумье почесал свой безволосый кумпол. — Это займет месяца три, не меньше, даже с биоускорителями роста.

— Сделаешь?

— Конечно, если ты не прочь подождать.

— Могу. Как раз успеем к отлету.

Я осмотрел чан с водорослями, лотки с рассадой.

— Сегодня я переселюсь в Тиреллиан, но буду время от времени заходить. Я приду, когда роза расцветет.

— Переселяешься? Мур сказал, что марсиане очень замкнуты.

— Пожалуй, мне удалось подобрать к ним ключик.

— Похоже на то. Впрочем, я никак не могу понять, как тебе удалось изучить их язык. Конечно, мне приходилось учить французский и немецкий для докторской. Но на прошлой неделе Бетти демонстрировала марсианский за обедом. Какие-то дикие звуки. Она сказала, что говорить на нем — все равно, что разгадывать кроссворд в «Таймс» и одновременно подражать крикам павлина. Говорят, павлины омерзительно кричат.

Я рассмеялся и взял у него сигарету.

— Сложный язык, — согласился я. — Но это все равно, что… вдруг ты нашел совершенно новый класс грибов. Они тебе будут сниться по ночам.

Глаза у него заблестели.

— Вот это да! Хотел бы я сделать такую находку!

— Может, и сделаешь со временем.

Он хмыкнул, провожая меня к двери.

— Вечером посажу твою розу. Осторожней там, не переусердствуй!

— Прорвемся, док!

Как я и говорил, он помешан на грибах, но парень хоть куда!

Моя квартира в крепости Тиреллиана непосредственно примыкала к храму. Она была значительно лучше тесной каюты, и я был доволен, что марсиане дошли до изобретения матрацев. Кровать оказалась пригодной для меня по росту, и это меня удивило.

Я распаковался и извел несколько пленок на храм, прежде чем принялся за книги.

Я щелкал, пока мне не стало тошно от перелистывания страниц, от непонимания того, что на них написано. Тогда я стал переводить исторический трактат.