Роза на алтаре (Цветок страсти)
Шрифт:
– Ну уж нет, – сказала Дезире, – твоя голова пусть останется на плечах! – И уцепилась за руку мужа, а он обнял ее за плечи.
Элиана улыбнулась уголками губ. Ей нравился этот симпатичный светловолосый парень, простой, как земля или хлеб, казавшийся таким же надежным. Этого человека было не так-то легко переделать, запугать или сломить – его натуре была свойственна особая твердость. Вот заморочить голову, толкнуть не на тот путь – да. И молодая женщина подумала: не сыграли ли в этом роль традиции монархизма, который так защищал ее отец? Ведь в народе издавна бытовало пресловутое мнение: пусть думают там, наверху, а мы
– Я так полагаю, и Робеспьер кончит тем же, хотя я этому и не рад, – продолжал Эмиль. – Ума не приложу, ради чего мы боролись – ради салонов богатых буржуа? Знаете, как некоторые из них нажились на продаже продовольствия и земель и военных поставках? Да они только и ждут, чтобы выплыть на поверхность со своим богатством и захватить всю власть! А мы – нищие, как и прежде. Хотя мы-то не так пострадали, у нас ничего никогда и не было, а вот вы, Элиана…
Он с сочувствием посмотрел на молодую женщину, укачивавшую ребенка: малыш расплакался, и Элиана взяла его на руки. Пока трудно было сказать, на кого похож мальчик, но волосы у него были темные, глаза – как изюминки, а кожа отливала нежной оливковой смуглотой. И склонившись к личику ребенка и любовно глядя на него, Элиана тихо произнесла:
– Да, вы правы, я очень многое потеряла, но, как ни странно, так же немало приобрела. Встретила настоящих друзей, научилась понимать жизнь…
– Жаль, напрасно пролилось столько крови, – сказала Дезире.
– Кровопролитие всегда бессмысленно, его нельзя оправдать никакими благими целями, – отвечала Элиана. – Во всяком случае, так считал мой отец.
– Да, за что боролись и с кем! – повторил Эмиль. – Со своими же братьями, соотечественниками, единоверцами! И какой дьявол попутал французов!
– Что ж, – печально промолвила Дезире, – будем надеяться, что все это скоро закончится.
На следующий день, ни свет ни заря Элиана спешила за пайком вместе с Дезире. Не успевшие отдохнуть за ночь, полусонные, они молча шли по улицам, слегка дрожа от утреннего холода, скрестив руки на груди и кутаясь в шали.
Свет редких фонарей покрывал мостовую золотистой пеленой, озарял фасады домов, между тем как ночной мрак над головой постепенно терял свою силу и тьма уходила за горизонт. К тому времени, как женщины дошли до места, лучи восходящего солнца прорвали занавес предутренней мглы и просвечивали сквозь темную листву деревьев, опаляли купола церквей, золотили перила мостов, погружались в Сену, отчего вода становилась розовой, как и облака, и казалось, что река отражается в небе, а небо – в реке.
У булочной, как всегда, толпился народ. Элиана с Дезире заняли очередь и принялись терпеливо ждать. Сколько часов своей жизни провели они, стоя в очередях, бездумных, бесполезных, бессмысленных часов, не было ведомо никому! Якобинская диктатура украла у них это время, как и многое другое, чего никогда уже не вернуть!
Заслышав чьи-то тяжелые шаги, Элиана открыла слипавшиеся глаза. Мимо прошел комиссар Конвента в своих неизменных ярких доспехах, и молодая женщина впервые заметила, как карикатурно он выглядит. Теперь образ воинствующего якобинца уже не соответствовал времени, и это ощущалось столь явственно, что каждый невольно начинал понимать: очень скоро госпожа История сметет его с лица земли. Элиана не могла поставить это в заслугу кому бы то ни было, просто она чувствовала: далеко не все, даже кажущееся
И все-таки это был еще не конец. В эпоху заката Республики и террора озлобленные на всех и вся якобинцы бесчинствовали вовсю: аресты и казни приняли совершенно хаотичный характер. Опасались бунта заключенных в тюрьмах и потому арестованных казнили огромными партиями на следующий же день после задержания.
Элиана проводила комиссара взглядом. Нет, раньше у якобинцев был другой вид – уверенный, самодовольный, не такой, как теперь – настороженно-злобный, точно у раненых зверей.
Внезапно комиссар повернулся, подошел к пристально глядевшей на него Элиане и резко протянул руку: – Ваши документы, гражданка!
Она продолжала с безмолвным вызовом смотреть ему в глаза, и он был вынужден повторить приказание.
– У меня нет документов, – спокойно произнесла молодая женщина.
– Вы обязаны носить их с собой – таков порядок. Как ваше имя?
– Элиана де Мельян, – она ответила так, как отвечала бы на Страшном Суде, готовая принять и награду, и кару за свою жизнь и свою правду.
– Де Мельян? – озадаченно повторил комиссар и окинул молодую женщину ледяным взглядом. Потом приказал: – Пройдите со мной!
Слушавшая разговор Дезире тихо охнула. Вся очередь замерла, с тревожным любопытством наблюдая непривычную сцену.
Элиана улыбнулась тонкой улыбкой, так, точно разгадала какую-то важную, только ему известную тайну. И взор ее больших темных глаз словно прожег его насквозь.
– Нет, – без малейшего волнения отвечала она, – я никуда не пойду.
Комиссар рассвирепел. Он схватил Элиану за локоть, но она вырвала руку и снова сверкнула глазами.
– Убирайтесь! – это прозвучало насмешливо, жестко, иронично. – Вон из моей жизни, прочь с лица земли!
Ее лицо полыхало огнем румянца, во взгляде застыли решимость и боль. Но страха не было, это заметили все. Толпа угрожающе зароптала: Диктатура утратила власть над душами и сердцами – страх ушел.
Дезире, не ожидавшая такого от своей кроткой госпожи, совсем растерялась.
– Что это с ней? – прошептала какая-то женщина.
– Не знаю, – пробормотала Дезире, – не иначе умом повредилась. Барышня! – попыталась позвать она, но Элиана ничего не слышала.
Многие люди мечтают бросить вызов судьбе, бесстрашно распахнуть душу перед опасностью, рассчитаться с врагами, сказать все, что хочется сказать, но им мешают приличия, условности, боязнь возмездия, страх что-либо потерять. Элиана забыла обо всем: она расхохоталась, пренебрежительно, громко, и смеялась даже тогда, когда подоспевший патруль подхватил ее с двух сторон и повел к повозке.
Ее платок сбился, упал на плечи, и стянутые в узел белокурые волосы в сиянии восходящей зари золотились, словно шлем амазонки, а глаза сверкали точно звезды южного неба. Ее красоту, как и душу, не удалось уничтожить никому.
…И вот опять Элиана сидела на соломе возле холодной каменной стены в тюрьме Консьержери, подперев лицо руками и подтянув к подбородку колени. Но теперь в ее сердце не было страха, хотя вряд ли кто-либо сумел бы ей помочь и ее сын мог остаться сиротой. Теперь она не стала бы дрожать при мысли о гильотине, она пошла бы на казнь с гордо поднятой головой и рассмеялась бы в лицо смерти.